123 стрелковая дивизия, с которой мы взаимодействовали, прорвала на правом фланге линию Маннергейма. Но борьба происходила на высоте 65,5. Здесь было несколько ДОТов, одну из которых я осмотрел после. Вся высота была минирована, проволочные заграждения, рвы, надолбы.
Сколько жертв поглотила эта высота в 10—15 га территории!
Когда танкисты шли в бой, в особенности на эту высоту, они прощались друг с другом, крепко и надолго заключая один другого в объятия, писали предсмертные записки. Но когда подходили к препятствиям, никаких колебаний не было. Смело смотрели смерти в глаза. Когда оказывались в большой опасности экипажи: или мотор встал, или гусеницы слетели, или по башне танцуют пули и снаряды, не проникающие внутрь лишь потому, что попадают в броню не под прямым углом, а рикошетом, – в этих случаях расстреливают остатки снарядов и с пением «Интернационала» погибают в горящей машине, если, конечно, враг успеет его поджечь. Но так кончалось редко. Из самых трудных положений наши люди выходили с победой. И на высоте 65,5 победили мы. Здесь действовали кроме нашей 20—ой танковой бригады Т—28 и другие легкие бригады. Кроме того, были приданы несколько телетанков, т.е. управляемых по радио. Эти—то танки пускались вперед. А за ними шли наши танки. Но пока телетанки идут до надолбов – эффект поразительный. Из дотов летят пули, снаряды, бьют по этим танкам, прожигают броню, и все же танки идут вперед и вперед. Но как только дойдут до надолбов, заползут на них так, что гусеницы уже не цепляются за землю, а танки сидят на днище, тут и загвоздка. Танки подвергаются разрушительной силе огня. И остальные танки останавливаются. А пехота дальше уже никак не пойдет. Танки – их защита. И всей операции – капут. Стали делать так: саперы проделывают проходы в надолбах, и потом уже танки движутся на больших скоростях к ДОТам. Закрывают телом амбразуры, и тут уже приступают к действию саперы, взрывая ДОТ, а за ними пехота уничтожает живую силу совместно с танками. Так была взята высота 65,5.
Проезжая через 2—3 дня через эту высоту, я увидел настоящее кладбище танков и людей. Правда, люди были уже частично подобраны и по—военному похоронены. Совсем у дороги лежит груда металла и несколько обуглившихся до неузнаваемости трупов. Это танковый экипаж со своей машиной. Забрались на один танк, открыв люк в малую башню, и что же увидели: прямо и неподвижно сидит на сидении человек. Я испугался. Мне показалось, что он живой: голова чуть—чуть заброшена назад, глаза открыты, но достаточно было взгляда на затылок, как я увидел кровь, а затем пулевую рану в лоб, закрытый шлемом. Я понял, что он мертв и окоченел. Политрук изъял комсомольский билет, деньги, фотокарточки. А убитый так и остался на своем месте, никем не тронутый.
Не успел я соскочить с танка, как товарищ предлагает мне пойти посмотреть ДОТ. Меня это заинтересовало. Ведь столько шума было о них. Мы побежали с ним в том направлении, куда побежали остальные. ДОТ был взорван, как будто для показа. ДОТ – это земляное укрепление, стенками которого служат броня или же железные прутья, залитые цементом толщиной больше метра. Но этот ДОТ был бронированный: несколько бронированных листов, толщиной каждый по 10—12 мм, скрепленных болтами, представляют из себя стенку ДОТа. Прочность этой стенки настолько велика, что из нескольких десятков тысяч снарядов, оставивших следы на передней стенке, лишь несколько покололи передний лист или же создали вмятину на 20 мм. Это снаряды крупного калибра. Так что таким ДОТам артиллерия не страшна. Только прямое попадание бомб крупного калибра и действие тола могло разрушить эту бронированную коробку. Мы стали спускаться к проходу в ДОТ. Встретили металлическую дверь, не имеющую сравнения ни с какой существующей. С таким скрежетом она открывается, что будто ты входишь в камеру заключения. С трудом открыв двери, пошли по узкому обгоревшему коридору, желая осмотреть все внутри. Шли на ощупь. Но нам навстречу идут люди. Один из них приказывает нам выйти.
