- Спасибо тебе, Федь. Есть еще одна просьба: пропуск мне нужен, чтобы с вашими цербершами седыми на ресепшене не ругаться.
- Сделаем, Сереж. Для тебя и для Снежаны, правильно понимаю?
Молотов бросает короткий взгляд в мою сторону и вновь смотрит на распорядителя пропусков.
- Три. Живцова Юлия Владимировна.
Божечки! И для меня сделают пропуск?
- Сделаем. И давай договоримся: никаких благодарностей, Сереж. Я и так твой должник по гроб жизни. Пойдемте, я вас проведу на нужный этаж.
Мы послушно идем за квадратной спиной мужчины к лифту, а я борюсь с желанием обнять Молотова и извиниться за все, что я ему наговорила. Я всегда ценила в людях великодушие, и то, что Димин отец проявил его по отношению ко мне, кажется мне невероятным и от этого вдвойне ценным.
- Спасибо большое вам, - трогаю его за локоть, когда серебристые створки лифта закрываются. - За пропуск и за то, что все так устроили с Димой. Я это очень ценю.
Молотов ничего не отвечает, лишь опускает взгляд на мою ладонь на своей руке, отчего я мгновенно заливаюсь краской и ее отдергиваю. Идиотка, Юля. Почему сразу убрать не могла?
Мы проводим в больничном коридоре около сорока минут, прежде чем нам говорят, что мы можем войти в палату.
Лежащий на койке Дима выглядит как человек, перенесший операцию. То есть хреново: лицо цвета его любимого сыра с плесенью, губы серые.
- Как ты? - осторожно беру его за руку. - Я волновалась. Вернее, мы оба волновались. Я и твой папа.
Я оглядываюсь на Молотова, стоящего за моей спиной, и немного отодвигаюсь, освобождая место рядом.
- Было так больно, - Дима страдальчески кривится. - Затошнило. Думал, в ресторане рыбу тухлую подсунули, а оказалось - аппендицит.
- Главный врач больницы взял дело под личный контроль. Все будет в порядке, - подает голос Молотов. - Думаю, дня три-четыре, и тебя отпустят.
- Пять или семь, - вздыхает его сын. - Так хирург сказал.
- Лежи сколько нужно, Дим. Главное, чтобы все зажило. Твой папа для нас пропуска сделал. Буду приходить к тебе каждый день. И ты мне список напиши, что тебе привезти, ладно? А по поводу еды я у лечащего врача уточню.
- Сынок!!! - раздается театральный визг за нашими спинами. - Как же тебя так угораздило?
Мы с Молотовым, следуя традиции синхронности, оборачиваемся, чтобы взглянуть на источник шума: Снежану, пахнущую как шоколадная фабрика и выглядящую так, словно где-то поблизости проходит дискотека.
- Семечки. Это все семечки, - причитает она, втискиваясь между нами. - Юля, срочно выкинь эту дрянь, ты меня поняла?
А пока я думаю, при чем здесь семечки и почему она так уверена, что я пичкаю ими Диму, она склоняется к нему и начинает безостановочно гладить его лицо.
- Бедненький мой сыночек. В такой клоповник тебя привезли.
С плача Ярославны она вдруг резко переходит на деловой тон и объявляет:
- Сереж, надо в Израиль отправить Димку на реабилитацию. У нас лечить не умеют - глазом не успеешь моргнуть, как инвалидом сына нашего оставят. Слышал, животы с тряпками зашивают? Я с ним поеду, буду следить...
- Снежана, не пори чушь, - раздраженно отзывается Молотов. - Здесь прекрасные врачи, а аппендицит - неприятная, но рядовая операция, и никакая реабилитация в Израиле после нее не нужна.
- Вот ты снова, Сереж, на сына сквозь пальцы...
- Снежана, - звучит короткое предупреждение, и женщина, надув губы, замолкает.
Нет, все-таки не зря я подозревала, что Снежана Борисовна набитая дура. Дура и есть. Молотов все организовал, пока она на обертывании валялась, а она поездку в Израиль себе за счет сына выколачивает.
