- Юля, у тебя так бульон выкипать начнет, - ледяным голосом сообщает Молотов и поднимает на меня свой не менее ледяной взгляд.
Мать твою. Это я у него за спиной задумалась? Охх, Живцова, не зря моя бабуля говорила, что медаль с отличием ума не прибавляет.
Лицо приобретает цвет смородинового морса, того самого, который тоже может выкипеть, если я продолжу и дальше отравлять мозги парфюмированными феромонами, и я, сорвавшись с места, бегу к плите. Руки ходят ходуном, в голове кисель.
От волнения я хватаю со столешницы нож и начинаю быстро нарезать хлеб. Непонятно для кого: вряд ли Молотов ест бородинский, а я вот уже третий день на диете. Ладно, голубей покормлю.
На мысли о голубях нож выскальзывает из трясущейся руки и указательный палец обжигает резкая боль.
- Гребаный Экибастуз, - взвизгиваю я и шокированно смотрю на глубокий надрез, из которого немедленно начинает струиться кровь. Наверное, так же она текла из хрюшки, чей бекон проигнорировал Молотов.
Ноги становятся ватными, потому что вида крови я не переношу. Так бы, может, на медицинский пошла, но не срослось. И больно, так больно.
- Дай посмотрю, - раздается не терпящий возражений голос из-за моей спины.
Я разворачиваюсь и, закусив губу, тяну Молотову дрожащую кисть. Надо чем-то перемотать, потому что моя провинциальная кровь уже вовсю заливает дорогие московские полы.
Одной рукой Димин отец перехватывает мое запястье, второй сдергивает рулон бумажных полотенец со столешницы и, отмотав, подкладывает под кровоточащий палец.
- Садись, - говорит строго, но не по-злому, и слегка подталкивает меня к стулу. - Ты очень бледная. Где у нас лежат медицинские принадлежности? Бинты, лейкопластыри?
От его спокойного ровного тона я начинаю понемногу приходить в себя и, рухнув на стул, тычу здоровой рукой в верхний ящик кухонного гарнитура:
- Жестяная коробка из-под конфет, - и на недоуменный взгляд Молотова поясняю: - Я ее с собой из Рязани привезла.
Ну а чего? У нас дома всегда лекарства в таких хранятся.
- А хлоргексидин есть в ванной.
Молотов покидает кухню и секунд через тридцать возвращается с нужным флаконом в руках и упаковкой ватных дисков «Русалочка».
Опускается передо мной на корточки, так что стрелки на его брюках натягиваются, а лицо находится на одном уровнем с моей грудью, и обхватывает руку.
От его горячего прикосновения меня прошибает озноб и все тело покрывается мурашками. Точно у него феромоны. Ох уж эти грязные парфюмеры.
- Больно? - негромко уточняет Молотов, прикладывая смоченный ватный диск к моему пальцу. - Ты дрожишь.
Я и правда дрожу. И даже дыхание затаила, чтобы его не нюхать. Еще бы глаза закрыть, чтобы не видеть, какие у него большие ладони и густые черные ресницы, но это будет, наверное, подозрительно выглядеть.
- Немного, - мой голос похож на шуршание сухих листьев, которые прохожие топчут в парках. Охрипла я что-то.
- Придерживай вату. Я сейчас перебинтую.
Каждый раз, когда его пальцы задевают мои, меня снова и снова бьет током. Я уже и про кровь, и про боль забыла, потому что испытываю странное желание, чтобы эта перевязка не заканчивалась. Пусть мой палец будет похож на разжиревшую мумию, но я хочу подольше ощущать на себе заботу.
- Ну вот и все, - заключает Молотов и, затянув белый марлевый бантик, поднимает на меня глаза. - Если будет кровить, нужно будет съездить в травмпункт.
Надо его поблагодарить, но все слова куда-то делись, и я просто на него смотрю. И он тоже смотрит. На мой рот. В животе становится горячо, и я жалею, что не надела лифчик, потому что соприкосновение футболки к соскам ощущается как наждачная бумага.
