Там же, на пустыре, водокачка. Бельмастая кляча тащится по кругу, толкает перед собой жердину. Кивает головой, точно кланяется, хвостом отмахивается от слепней. Натужно скрипит водоподъёмное устройство, выплёскивает порции воды в пузатую, циклопических размеров деревянную бочку. Вытаскиваешь затычку – тугая струя ударяет в широкую продолговатую колоду с высокими бортами. Шелковистые мхи колышутся во влаге, словно длинные зелёные волосы. Колеблются в студёной воде, поднятой из подземных глубин, и ломаются, точно соломинки, солнечные лучи.
Помню колхозный двор – под открытым небом косилки, веялки, молотилки. Всё лето по зубьям перевернутых борон лихо скачут мальчонки в сандаликах, а среди них я. Однажды поскользнусь, шлёпнусь вниз личиком – и железный клык разрубит хрупкую переносицу. Крови прольётся немало, но глаз уцелеет.
Не забыт и клуб – обширное помещение с белёными стенами, дарившее летом вожделенную прохладу. Здесь в трёхлетнем возрасте я впервые познал силу искусства. Мы, малышня, пристраивались прямо на полу, перед самой сценой, чтобы ничто не мешало смотреть кино. И когда во время демонстрации трофейного фильма «Тарзан» с экрана прыгнул огромный тигр, меня словно ветром вынесло из клуба…
Неподалёку от нашей хаты – широкая балка с коричневыми глинистыми спусками к мутной воде. Мы называли её Речкой, хотя это было степное сухоречье, перегороженное земляной плотиной, или, как у нас говорили, греблей. В реку Победную она обратилась позже, в 1960-е, подпитавшись водами Северо-Крымского канала.
Смутно помню, как выглядела школа. Та, где в январе 1939-го вступил на долгую учительскую стезю мой отец. В ней он, очевидно, и проживал. Тесная каморка, печь с лежанкой, стол. И шкаф с учебниками, классными журналами, скудной методической литературой, единичными наглядными пособиями.
В предвоенные годы с жильём было непросто, учителя ютились кто где: одни снимали угол в местной, как правило многодетной, семье, другие – в тесных квартирах учительских домов, третьи – в школьных зданиях.
Зима у нас мягкая, неустойчивая. Снег ложится нечасто и держится недолго; почва то замерзает, то оттаивает. Средняя температура января – с полградуса тепла.
В 1940-м было иначе. «В тот год, – сообщается в интернете, – замёрзло не только Азовское море, но и северные районы Чёрного». В Карасубазаре, с 1944-го Белогорске, холодало до рекордных минус 35, Сейтлере (Нижнегорском) – почти минус 37 градусов по Цельсию45.
Месяца полтора начинающий педагог привыкал к новому распорядку жизни. Рано утром в школу являлась техничка – помыть полы, наколоть дров и растопить печи в классных комнатах. Если её не было, хозяйственные хлопоты ложились на плечи учителя.
Обогревом каморки отцу приходилось в любом случае заниматься самому. Педагоги не обеспечивались топливом, и по вечерам он гонялся в степи за сухими колючими клубками перекати-поля, иначе курая, или кермека. Когда мне было три-четыре года, я тоже вылавливал около дома гонимые ветром большие шары.
Сухие колючки легко занимались и весело, задорно трещали в печи, но быстро выгорали. К рассвету комнатка выстывала так, что у парнишки, спавшего в одежде под ворохом одеял, не попадал зуб на зуб.
Позавтракав, чем бог послал, отец проводил четыре-пять уроков. Хотелось бы знать, что чувствовал подросток шестнадцати с половиной лет от роду, входя в помещение, где сидели разновозрастные, ненамного его моложе, ученики?
