Книга о Гаршине издана тиражом 1000 экземпляров – впрочем, если что-то замечательное и эффектное известно об Ахматовой даже одному-единственному человеку – или почудилось ему, – это становится символом веры для миллионов.
Рассказ исходит как будто от санитарок, лично знавших Гаршина. <…> «Ахматова приехала в Ленинград, ей очень хотелось замуж за нашего Гаршина. Она ему и сказала, а он ей – нет, не хочу. Она раз – и упала в обморок. А он посмотрел и говорит: „Как ты, Аня, некрасиво лежишь“. Закурил и спокойно ушел, а она так и осталась ни с чем…» Рассказ этот, за который автор просит прощения у читателей, свидетельствует только о высоком мнении санитарок о Гаршине, который, говорят, был всегда с ними изысканно вежлив, любезен и внимателен, что очень ими ценилось. Но ведь и это рассказ современниц. (Ю.И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 66.) Как сказала бы Ахматова – «народные чаяния».
Каким образом такое становится известным? Все тайное становится явным. Как такой расклад сил мог быть известен санитаркам? Пусть Гаршин был для них царь и бог – ну так и должны они были радоваться, что он, вдовец, женится – плохо человеку, когда он один, а уж в послевоенном Ленинграде – тем более, они желали ему добра. Думать, что он женится на санитарке же, – не думали, наверно, да и вряд ли обрадовались бы. Откуда было доподлинно известно, что Ахматовой очень хочется замуж за ихнего Гаршина? Какой бы ни был Гаршин профессор, а все ж и Ахматова – писательница, советская писательница. Почти что Любовь Орлова, она, может, с Молотовым по воскресеньям садится обедать! Нет. В прозекторской было известно, что Ахматова углядела себе лакомый кусочек. О любви как-то речи не шло. Ахматову же разгадали довольно тонко, не хватало только фразы улыбнулся спокойно и жутко. Впрочем, о визите Ахматовой к Гаршину на службу было известно, естественно, всему персоналу, а уж о чем ведутся крики из-за дверей кабинета в таких случаях – большой прозорливости не нужно, чтобы догадаться.
Т.Б. Журавлева: На рубеже 1948–1949 годов, когда мы были уже на 4-м курсе, Владимир Георгиевич заболел. У него была блокадная гипертония. <…> Он ходил с высочайшими цифрами артериального давления. И тогда не было ничего, чем можно это лечить. Кажется, даже дибазол появился чуть позже. Лечили сонной терапией. Но идти в сонную палату и спать под гипнозом – это было не для него <…> Его интеллект и его психическая сфера ни в коей мере не пострадали. Но для него стало невозможным его любимое дело – преподавание, воспитание молодых врачей. А впечатление о его якобы психическом нездоровье рождалось из-за определенной трактовки стихов Ахматовой. (Т.Б. Журавлева. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 84–85.)
«Светлый слушатель темных бредней…» (потом стало: «темный слушатель светлых бредней»! – когда он оставил ее…). (Л.К. Чуковская, В.М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Из кн.: Я всем прощение дарую… Стр. 390.) Не связанные с Анной Андреевной кодексом даже женской дружбы могут позволить себе выразиться более пространно, чем это делает восклицательный знак.
Стихотворение «А человек, который для меня…» – жестокое, мстительное стихотворение – безусловно посвящено ему [В.Г. Гаршину]. Бог ей судья, – а расправа с больным не украшает.
Л.К. Чуковская, В.М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Из кн.: Я всем прощение дарую… Стр. 393
