У Гаршина тогда была служебная машина – военных лет «виллис». Михайлов ездил с ним. Раз около Терийок (теперь Зеленогорск) они увидели работающих на дороге пленных немцев. Гаршин велел шоферу остановиться, вышел – угостил их всех папиросами, все раздал и сказал что-то по-немецки. Сел молча, поехали дальше. Может быть, он вспомнил, как в Первую мировую войну был в плену у немцев?
Ю.И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 74
Ольга Иосифовна Рыбакова рассказывала, что, когда хоронили Владимира Георгиевича, одна дама из числа общих друзей – врач – предложила Анне Андреевне зайти проститься с ним, хотя бы когда никого не будет. Ахматова отказалась. Она так и не простила ему…
Ю.И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 88
…корректнейшие воспоминания Ольги Иосифовны Рыбаковой об отношениях Ахматовой и Гаршина. Она ничего не пыталась объяснить.
Н.И. Попова. Сборник «Владимир Георгиевич Гаршин». Стр. 89
Во время длительной последней болезни Владимира Георгиевича его часто навещала Лидия Яковлевна Рыбакова, а после ее смерти (в 1953 году) – Ольга Иосифовна. Это из тех Рыбаковых, с которыми Гаршин заранее договорился, направляясь на вокзал встречать Ахматову из эвакуации, – что отвезет ее к ним в дом: к себе, в жены, не примет. Его правоту и право Рыбаковы знали, приняли, при всей любви к Ахматовой, как видим, не нашли причин рассориться с ним. <…> Гаршин не раз спрашивал об Ахматовой: «Как там Аня?» Но она о нем ни разу не спросила, хотя Рыбакова часто с ней встречалась.
Ю.И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 88
Н.И. Попова, директор музея Ахматовой: Это невозможно объяснить. Знаете, есть дистанция времени, есть дистанция этическая, которая никому из нас не позволяет давать свое объяснение.
Ю.И. Будыко. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 89
Ахматова, как всегда, победила.
Волков: Но вернемся к разговору о письмах Ахматовой… В одном из них она цитирует следующее свое стихотворение:
Глаза безумные твои
И ледяные речи,
И объяснение в любви
Еще до первой встречи.
<…> вы хорошо знаете, что Ахматова просто так, по наитию или прихоти, своих стихов в письмах приводить не могла <…> она, конечно, превосходно понимала, что все ее сохранившиеся письма когда-нибудь будут опубликованы и тщательнейшим образом исследованы и прокомментированы. <…> Почему же это четверостишие появилось в письме к вам?
Бродский: Нет, мне как-то ничего в голову не приходит… Может быть, имеются в виду ее отношения с Исайей Берлиным? Но у него совсем не безумные глаза. У кого же из ее друзей были безумные глаза? Может быть, у Недоброво? По-моему, безумные глаза были отчасти у Гумилева, а отчасти у Пунина. И еще, вероятно, у Шилейко.
Волков: А уж совсем безумные они были у Владимира Гаршина, не так ли? Тот просто рехнулся!
Бродский: Вот видите, еще лучше.
С. Волков. Диалоги с Бродским. Стр. 265–266
Это с ее легкой – или нелегкой – руки для Владимира Гаршина такая этическая дистанция считается в самый раз.
Баран и ярочка, или Постамент
О заморском вздоре (Гумилев и пр.)
В. Ерофеев. Записные книжки. Книга вторая. Стр. 457
Жизнь идет. Дети становятся подростками. Мальчики открывают Гумилева, девочки – Ахматову. Потом немного стесняются. Пушкин, например, остается навсегда, и пожизненная привязанность к нему ничего однозначно не говорит о его поклоннике. Хорошо – да, но чем конкретно он продолжает удерживать человека, что ему дает – так сразу не ответишь. Пушкин – не ярлык. Любитель Гумилева или Ахматовой – вот это нечто более конкретное, как диагноз.
