Отвали, любовь моя - страница 8

А я… после прошлого матча, когда один из драконов чуть не превратил меня во вратаря на гриле, решил, что надо валить.

Эмиссар не чувствовал себя говном, а Прогноз перестал быть одинок в своей обычности. Все довольны вроде как.

Желудок заурчал, призывая начало обеда. Время в оранжерее тянулось вдвое медленнее, чем во всем остальном замке. А Тропининой, должно быть, уже лет сто десять.

— …в общем, выше тройки поставить не могу, Чернорецкий, — завершила она монолог. — Если на Квалификации вы не проявите чуть больше усердия, боюсь, результат будет тот же.

Квалификацию проходили все третьекурсники в конце весеннего семестра. По ее результатам Департамент магического образования, Цареградский, ректор академии, и деканы определяли, насколько мы тупые, и может ли каждый из нас продолжать изучать тот или иной предмет. За экзамен выставляли от единицы до пятерки, где кол — это Кошмарно, а пять — Великолепно.

— Меня вполне устроит тройка, профессор.

На собеседовании по поводу будущей специализации Разумовская спросила, как именно я хотел бы просрать всю свою жизнь — может, в качестве знахаря или репортера? Я тогда посмотрел на нее как на идиотку.

— Скажите честно, профессор, а вы сами представляете меня знахарем?

Юстина почти улыбнулась.

— Честно, Чернорецкий? — Она осмотрела меня с головы до поясницы — сколько видела из-за стола. — Я представляю вас дипломатом, которого любой уважающий себя Магический Совет отправит обратно в Россию.

Я громко заржал.

— Выходите за меня замуж, профессор. Черт возьми, если вы откажете, я никогда ни на ком не женюсь.

— Не хочу обрекать вас на вечное одиночество, но не могу принять ваше предложение, — серьезно ответила она.

Я и не рассчитывал на успех. Может, позже, тогда разница в возрасте будет не так заметна.

Собеседование закончилось, а я так и не понял, чем хочу заниматься. Думаю, в двадцать лет мало кто знает, как ему провести последующие шестьдесят.

Флороведение, кстати, не входило в число предметов, необходимых для того, чтобы стать дипломатом.

Елизарова, у которой я списывал, получила свое «Великолепно» и двадцать очков рейтинга для Рубербосха. Мы с парнями всегда жалели, что факультетские очки нельзя обменивать на ассигвали. Уверен, тогда студенты старались бы лучше.

Елизарова сегодня размалевалась так, что даже я заметил, хотя различаю, где лицо, а где все остальное, только когда всего остального больше, чем лица.

— Елизарова, у тебя морда сыплется, — заметила Шарлотка. Вообще она Шарлотта, но я называю ее Шарлотка и никак иначе. В Главном зале она лопает пироги с яблоками и запивает яблочным соком. В прошлой жизни Шарлотка была огромным красным яблоком.

Сама Елизарова никогда не реагировала на подобные выпады — для этого существовали Чумакова, Маслова и Маркова.

— Зато на твою лоснящуюся морду все липнет, — оскалилась Челси.

Я иногда задумывался, есть ли у подружек Елизаровой хоть капля самовлюбленности, или жизнь их посвящена исключительно служению Елизаровой. Стоит отдать должное Масловой и Марковой, шли годы, и я начал замечать с их глазах алчность и торжество, когда Елизарову втаптывали в грязь. Говорят, к тридцати у женщин вообще не остается подруг.

— Не злись, Лотти, ты все равно самая красивая, — я подмигнул ей. Люблю радовать страшненьких девчонок. А они, как собаки, отвечают мне преданностью.

Елизарова прищурилась, я взглянул на нее мельком и тут же отвернулся. Она и без меня знает, что красивая. Ей об этом говорит каждый день Эмиссар. И раз в два дня кто-нибудь другой.