– Заболела? Вот беда! Привет вам, ребята! Пойдемте на веранду, там тетя Арги́ни с Яннисом…
Но тетин голос прервал его:
– Так, а что это? Что это за дрянь у нас во дворе? Кто загнал сюда коз?
Все обернулись в недоумении.
Наклонившись вперед, подняв юбки обеими руками, на цыпочках, как будто боясь испачкаться, переступая своими толстенькими ножками, тетушка с любопытством и отвращением разглядывала сокровища Пулудьи, разбросанные по плиткам.
– Кто привел сюда коз? – повторила она. И крикнула:
– Ирина!
В кухонном окне появилась голова поварихи в косынке.
– Да, госпожа!
– Кто привел коз к нам во двор?
– Коз?
Она наклонилась посмотреть, куда указывал безжалостный тетин палец.
– Ну и ну! – сказала она. И подозрительно добавила:
– А это не Антонис подложил?
– Я? Нет! – испуганно произнес Антонис. – Но где сами козы?
– Ах ты глупый! – сказал дядя, смеясь. – Козы ушли и оставили после себя свои… следы! – выдавил он с новым приступом смеха.
Тут же появилась Ирина с метелкой и совком. Бормоча и ворча: «Какая грязь, ну и ну… что за гадость, на наших чистеньких плитках…» она шустро собрала все шарики Пулудьи в совок.
Но Пулудья не стала дожидаться конца этой истории. При первых же словах дяди, поняв, откуда ее «сокровище», она испуганно посмотрела на братьев и сестру. Ее встретили презрительный взгляд Александры, насмешливо поднятые брови Антониса, удивленное, вопросительное личико Александра, и она, поникнув под тяжестью стыда, мысленно умоляя, чтобы ее поглотила земля, вся сжавшись, потихоньку скрылась в дверном проеме. Она проскользнула мимо дяди, побежала к лестнице, поднялась наверх, перепрыгивая через две ступеньки, нырнула в комнату, что служила общей детской и спальней, и спряталась за москитной сеткой.
Сердце ее грохотало, уже не как барабанчик, а как большой барабан. Сейчас тетя начнет расспрашивать. И Антонис, который никогда не врет, ответит: «Эту дрянь принесла Пулудья!» И дело было не только в этом, а ведь еще он добавит: «Она приняла это за шарики для игры!» И все будут над ней смеяться. Какой ужас, все будут смеяться!
Она держала их в руках, эти… Фу! Какая гадость! И тетя будет ее ругать… и, может быть, даже отшлепает ее… Однако не шлепка страшилась она – толстенькая тетина ручка била не больно, – но позора, позора! И сейчас они обсуждают ее внизу. Там еще тетя Аргини и кузен Яннис! И Яннис будет отпускать свои шуточки…
Это было больше, чем она могла вынести. Как и до нее Александр, она ударилась в слезы.
Она плакала так громко, что не услышала, как Антонис поднялся и зашел в комнату.
Он услышал ее, отодвинул москитную сетку и увидел, что сестра съежилась в уголке.
– Чего плачешь? – презрительно спросил он.
Антонис глубоко презирал девчонок из-за того, что они, дескать, плачут по любому поводу. Он, мальчик, никогда не плакал, как бы сильно ни ударялся, как бы больно ему ни было. И даже когда он упал с лестницы на веранду и разбил голову, и лилась кровь, а дядя заклеивал его пластырем, он все равно не плакал.
Его сестер это приводило в огромное восхищение. Из некоего уважения, так сказать, им было неловко плакать при нем. И теперь, когда он застукал сестру в слезах, она еще больше смутилась. Но не показала этого, а встала, не ответив.
А Антонис сказал ей:
– Дура! Пачкаешь наш двор, а потом еще и плачешь!
– Я не из-за этого плачу, – сказала уязвленная Пулудья.
– А почему тогда?
