Антонис некоторое время не отвечал. Все были в раздумьях. А потом он сказал:
– Не буду я этого говорить!
– Но она тебя выдерет!
Антонис равнодушно повел правым плечом.
– Ну и пусть выдерет! – объявил он.
Девочки посмотрели на него с восхищением. Да, что-то такое было в Антонисе, что заставляло их чувствовать себя глыпышками, трусихами и недостойными, заставляло их подчиняться его воле. Но только до тех пор, пока он не становился тираном, тогда-то они восставали!
Александр сидел на полу и следил за всем этим разговором, то и дело поглядывая на ребят. Слова брата растрогали его.
– Нет, Антонис, – стал умолять он. Голос его дрожал, он был готов расплакаться. – Скажи, что это Яннис сделал, а то тебя выдерет тетя, как в тот раз, когда ветром сбило кувшин, а она подумала, что это ты его разбил!
Тут Антонис достиг вершин героизма и самопожертвования. Он вспомнил ту взбучку, вспомнил пухлую теткину руку – было совсем не больно – и сказал, запрокинув голову:
– Я не собираюсь быть доносчиком!
Все покорно замолчали. Антонис заслуживал быть их предводителем, пусть Александра и была старше него.
И в тот вечер он решал все за всех, правил братом и сестрами, как абсолютный властелин, пока не пришло время ложиться спать. А на следующее утро, кроме как во время уроков, он снова командовал, точно диктатор, который не хочет даже слушать чужое мнение.
Девочки начали потихоньку возмущаться. Монархия Антониса приходила в упадок, тем более что тетя не заметила испачканную и расковырянную стену, так что у Антониса не было повода показать своим героизмом, что он достоин еще один день навязывать сестрам и брату свою волю.
Началась смута и, конечно, вспыхнуло бы и восстание, однако после обеда пришло послание от тети Аргини – она приглашала четверку в гости, вместе с учительницей, поиграть с ее семерыми детьми. Она сама уйдет, дядя доктор тоже, и дом, и двор будут в их полном распоряжении – пусть бегают, кричат, если хотят, распевают в свое удовольствие.
Это послание разогнало тучи, разгладило лица – восстание угасло, и среди ребят воцарилось единство, без монархов и подчиненных.
Ненадолго настал штиль.
Но когда мисс Райс узнала, что у семерых детей тети Аргини нет ни учителя английского, ни даже няни, она отказалась туда идти и велела детям попроситься просто на прогулку, пусть-де скажут, что предпочитают пройтись, чем идти к тете в гости.
И восстание, обратившееся было в дым, снова запахло порохом. Оно началось протестами и продолжилась взбучкой – а рука англичанки была куда тяжелее и жестче, чем маленькая ручка тети Марьеты, – протесты утонули в реках слез, без удержу хлеставших из трех пар глаз одновременно.
Один Антонис не плакал, потому что Антонис не плакал никогда. Он только стиснул зубы от ярости и высказал учительнице:
– Ты злая женщина!
Это все испортило. Лучше бы он плакал, как девочки или как Александр.
– В борьбе обретешь ты право свое!>* – подбодрила его Александра. Но никакой правоты не обрел ни он, ни его сестры, ни их младший брат – того поставили в угол лицом к стене. Плача и вздыхая, Александр потихоньку бормотал, так, чтобы только стена его слышала:
– Сами вы обманщица, мисс Райс!
Что касается остальных трех, то они даже не успели оправдаться. Их осудили и приговорили без привлечения защиты.
Тем временем тетя услышала шум и вошла в классную комнату, а там… – с растрепанными волосами и горящим лицом Антонис держал – о ужас! – да, Антонис держал над головой обе руки мисс Райс.
