В общем-то, я такой встречи не исключал, равно как и не ждал ее. Лариса Васильевна покраснела. И молодец ее тоже смутился до крайности, не знал, куда сунуть руки. Мне хотелось уйти и оставить их с богом. Но какой-то бесенок уже шевельнулся в груди и, опираясь на присутствие Харьковского, потянул меня за язык.
– Добрый день, Лариса Васильевна!.. С праздничком вас прошедшим!
Она приложила усилие, чтобы остаться строгим преподавателем.
– Спасибо, Соболевский.
И отвела взгляд, чем дала знать, что я могу быть свободным. Но Харьковский уже ввалился в аудиторию, прошелся, как матрос по палубе, остановился возле торчка и стал смотреть на него. А я вместо того, чтобы с достоинством покинуть помещение, обратился к тому же торчку, растерянно прячущему свои глаза от Харьковского:
– Как дела, дружище?
Он наивно ответил:
– Нормально.
– Рад за тебя, – сказал я так, будто пошлепал его по щеке.
Собственно, этого мне и хотелось, не больше. Однако он неожиданно выпалил:
– Радоваться за меня не надо!
Харьковский громко и неприятно захохотал. А я, естественно, возмутился:
– Ах ты паршивец!.. Это тебя преподаватель английского учит так разговаривать со старшими?! – И подошел к нему вплотную.
У него дрогнули ресницы, и руки с живота переместились на грудь.
– Ну хватит, Соболевский! – вскрикнула англичанка.
И тут же с обволакивающей нежностью обратилась к своему чичисбею:
– Не расстраивайся… Не обращай на него внимания. Это Соболевский. Он шутит. У него шутки такие. Ну ступай, мы еще с тобой поговорим…
И паренек быстро и очень кстати свалил. Я, в общем-то, не собирался его трогать. Просто хотел взять за локоть, довести до двери, услужливо открыть ее и дать молодцу коленом под зад.
Как только он ушел, англичанка изменилась в лице.
– Не знала я, Соболевский, что ты такой! Ты что, из-за меня хотел побить мальчика? Ты меня ревнуешь?
Тут Харьковский совсем неприлично заржал и вдруг ни с того ни с сего ляпнул:
– Так, хорош болтать! А то нас в машине люди ждут. Пошли, Леха!
Англичанка преобразилась.
– Так ты, Соболевский, на своих «Жигулях» приехал?
– Да, – ответил я сухо. – Но не приехал, а проехал. До свидания.
– Ой, Соболевский, мне как раз надо перевезти магнитофон! Как кстати, что ты на машине…
– Никаких гамнитофонов! – отрубил Харьковский и потащил меня за собой.
– Подождите! – кричала вслед Кошелка. – Мне надо с вами поговорить!.. Соболевский! Харьковский!
Она была похожа на старую выброшенную тряпку.
Получил письмо из Мирного. Наверное, оно будет последним. Вообще-то, я всегда пишу с большой неохотой. Особенно если не вижу в этом смысла.
Здравствуй, Алексей!
Никак не могу понять: то ты просто развлекаешься, то очень ждешь от меня письма, а сам пишешь меньше и меньше. Ничем больше не интересуешься и в то же время восхищаешься моей фотографией.
Понимаешь, Алексей, я не могу тебе верить. Однажды я поверила, но это оказалось простым развлечением. Когда я пишу тебе, я не жду ответа, потому что не знаю, напишешь ты или нет. Мне кажется, ты пишешь только ради своего удовольствия, и когда-нибудь тебе это надоест, и ты перестанешь писать.
Меня еще никто не обманывал, и я всем верила. А вот сейчас получаю письма от своих друзей, с которыми училась десять лет, и сомневаюсь: может, они тоже пишут, потому что им скучно? Мне кажется, ты никогда не думал о будущем. А мы могли бы и встретиться…
