Дженни смотрела на него расширенными глазами.
– Ланс, ты меня разыгрываешь? – спросила она жалобно.
– Ни чуточки.
– Скажи мне честно, Ланс, твой отец тоже притрагивался к тебе голыми руками?
– Конечно! Я не сразу научился одеваться самостоятельно, мне помогали родители. И не надевать же было моему отцу перчатки всякий раз, когда он хотел погладить меня по голове или похлопать по плечу.
– Ох, бедный ты мой Ланселот! Мало того, что ты родился инвалидом, так ты еще и постоянно подвергался личным прикосновениям!
– Что правда, то правда – подвергался. В нашей семье закон о личной неприкосновенности и правило о двух вытянутых руках нарушались постоянно.
– «Ни один планетянин не имеет право приблизиться к другому планетянину на расстояние, превышающее расстояние между их вытянутыми руками».
– К этому правилу есть примечание, в котором перечислены исключения. Ты разве не знаешь об этом, Дженни?
– Конечно, знаю! Исключения допускаются в отношении полицейских, тюремных и медицинских работников, супругов, а также родителей и их детей до двухлетнего возраста.
– Так тебя, Дженни, после двух лет никто не целовал и не обнимал?
Дженни отвернулась и покраснела.
– Ну так как же?
– Наша няня… Она была христианка и поэтому, наверное, постоянно нарушала «правило двух вытянутых рук». Но мы были маленькие и не понимали, что это плохо. Она нас не только целовала, гладила по волосам, она еще и… Нет, не могу!
– Что еще?
– Мне ужасно стыдно, Ланс!
– Ну открой уж и этот секрет, Дженни!
– Когда я не слушалась, она меня… она делала вот так! – и Дженни показала, как няня шлепала ее пониже спины.
– Подумать только, какое чудовищное нарушение личной неприкосновенности! – сказал Ланселот, смеясь. – С тобой, Дженни, не соскучишься!
– Смеешься… А когда наши родители узнали об этом, они возмутились и немедленно няню прогнали. Я скучала по ней и целый год шаталась по дому без надзора. Вот тогда я и нашла на чердаке книги. А потом меня отдали в закрытую школу-пансион, и с тех пор ко мне, слава Мессу, никто никогда не прикасался.
– Все понятно. Меня, к счастью, ни в какую закрытую школу не отдавали.
– А почему? Разве не было тогда школ для детей-инвалидов?
– Они и сейчас есть. Средняя продолжительность жизни детей в таких школах один-два года: ровно столько, пока длятся эксперименты над ними. Такие дети никому не нужны, кроме родителей, если те их любят, конечно.
– Ну хорошо, твои родители тебя любили. Но разве это давало им право издеваться над тобой?
– Дженни, они надо мной никогда не издевались, они меня очень любили!
– А поцелуи? А личные прикосновения? Не станешь же ты утверждать, что тебе это нравилось?
Ланселот начал было смеяться, но сразу же закашлялся.
– Ой, прости! Я совсем не хотела тебя расстраивать, Ланс!
– Ты меня не расстроила, а рассмешила. Дженни, а ты сама любишь детей?
– Не знаю, Ланс. Я их никогда близко не видела, только в новостях по персонику.
– Тогда тебе трудно понять… Постой! Ты как-то рассказывала, что у тебя есть ослик Патти и ты сама выкормила его из соски, так?
– Так.
– А тебе очень противно было к нему прикасаться?
– Ну что ты, Ланс! Ослик – это же не человек! И потом, он всегда был такой лапушка…
– Ты и сейчас его гладишь, треплешь за уши – где же твоя брезгливость?
– Ты говоришь глупости, сэр Ланселот. Трогать ослика, птицу, бабочку можно, хотя на них, конечно, полно микробов, и после этого надо мыть руки антисептическим мылом. К Патти, впрочем, это не относится: я его раз в неделю мою специальным шампунем для лошадей, так что он всегда чистый. А людей трогать нельзя потому, что этим ты нарушаешь зону их личной неприкосновенности, «зону комфорта». Нормальный человек не хочет, чтобы к нему прикасались другие, и это не столько из-за опасности инфекции, сколько из самоуважения. Понял теперь?
