Парадокс божественного замысла - страница 16

Когда речь заходит об обетовании, существует искушение воспринимать его как форму обещания, как некий контракт между Богом и человеком, в котором первое определяет второе, а выполнение условий ведет к гарантированному результату. Но в случае Авраама обетование не оформлено как договор, не сопровождается системой условий, не подкрепляется образами успеха. Оно является не системой обеспечения, а открытым контуром будущего, который не заполняется заранее определенным содержанием, а предлагает направление, остающееся принципиально нефиксированным. Эта незавершенность превращает обетование не в инструмент религиозной или политической мобилизации, а в форму бытийной вовлеченности: человек идет, не зная, что будет, но зная, что идти – необходимо.

Обетование не сводится к цели, потому что цель – это то, что можно измерить, спланировать, обосновать. Здесь же не говорится, где именно будет земля, сколько будет потомков, каким способом все исполнится. Нет измеримости, нет возможности контролировать выполнение. Есть только внутреннее согласие жить в напряжении между тем, что еще не наступило, и тем, что уже удерживает в себе смысл. Такое обетование не закрывает горизонт, а наоборот, его размывает, освобождая пространство для движения, в котором различается не только направление, но и то, что само движение становится частью исполнения.

Будущее, возникающее в этом отклике, не представляется как развернутый план. Оно не может быть описано заранее, потому что не возникает по линии причинно-следственной необходимости. Его нельзя вывести из настоящего, его нельзя гарантировать авторитетом, его можно только удерживать как возможность, значимую не потому, что она осуществится в точности, а потому, что она зовет. Обетование, в этом смысле, – не предсказание, а форма соучастия в становящемся. Оно не требует доказательств, потому что не обещает результата, оно требует различения, потому что предлагает вступить в открытость, которая не может быть понята иначе как через доверие.

В этой открытости уже заложено то, что позже станет предметом борьбы для всей религиозной традиции: возможен ли союз, не закрепленный формой? Можно ли идти, не обладая схемой? Можно ли оставаться верным, не зная, к чему ведет путь? Авраам не отвечает на эти вопросы теоретически – он просто идет. И этим и раскрывает: обетование – это не знание о будущем, а участие в нем до того, как оно стало реальностью.

Глава 2. Первая деградация: от дара к конструкции

Переход от одиночного призвания к идее народа не отменяет начального способа откровения, но обостряет напряжение между формой, в которой слово обращается, и масштабом, на который оно указывает. Бог продолжает говорить не в собраниях, а к одному – к конкретному, ограниченному, смертному человеку, который не способен удержать полноту услышанного, но тем не менее становится носителем линии, в которой уже различается не только его личная судьба, но и возможность общего будущего. Откровение остается персональным не потому, что Бог отказывается от расширения круга, а потому, что форма внимания не может быть распределена – она не масштабируется и не передается как инструкция; она требует живого восприятия, возникающего в моменте внутреннего соотнесения с зовом, а не в порядке административного продолжения.

Даже когда звучит обещание потомков, земли, великого народа, даже когда горизонт обетования разворачивается за пределами жизни самого Авраама, структура откровения не меняется: слово остается событием между Богом и человеком, а не между Богом и массой. И в этом кроется принципиальное различие между возникновением народа как биологической или социальной общности и народом как следствием отклика на зов. Бог не созидает общность как институцию, Он допускает возможность того, что ощущение присутствия, однажды возникшее в одном, сможет отозваться в других – не потому, что они потомки по плоти, а потому, что они окажутся способными различить тот же голос, который не принадлежит человеку, но продолжает звучать.