Пастух и Ткачиха - страница 21

Они стояли посреди толпы и невольно смотрели друг на друга в упор – и лица казались бесконечно чужими. Нью-Ланг смотрел на ее густые брови и белую прядь в черных волосах, а Ханна заметила в раскосых китайских глазах нотку мягкого упрямства.

И они уже не чувствовали удушливой тесноты.

Мир казался шире, чем когда-либо.

В китайской комнате общежития каждый день гадали: «Даст ли нам китайская партия легальную работу?» Спустя долгие годы строгой секретности и тайных заданий каждый жаждал легкого общения, публичного признания своих достижений, свободных любовных связей.

Ли Чин-Чи в себе не сомневался. Он какое-то время проработал на парижской обувной фабрике и уже видел себя будущим стахановцем. А вот Хань Цзю-Пао был настроен скептически.

– Вот увидите, – предсказывал он. – Однажды нам снова придется скрываться.

На данный момент казалось, что сбылись прогнозы Ли. Они могли выступать: в Институте Востока, в Парке Культуры, в клубе иностранных рабочих. Им предоставили лучших преподавателей по колониальной истории и истории партии. Нью-Ланг получил весьма лестную рекомендацию от Коминтерна в театр Станиславского с просьбой принять молодого, достойного режиссера, и не менее лестное задание написать книгу о советском театре – впервые на китайском языке. Ли устроился на обувную фабрику «Красный Октябрь», а Хань, работавший в китайской секции Коминтерна, вскоре стал правой рукой партийного представителя – тоже южного китайца, знавшего Мао Цзэдуна еще под прозвищем «бледный студент Мао».

Разумеется, паспортов им не выдали и запретили называть посторонним свою фамилию или адрес. Но с этими оговорками Нью-Ланг мог рискнуть и навестить Ханну.

Ханна встретила его с восторженным криком, который одновременно удивил и обрадовал. Соседей по комнате у нее не было. Помещение крошечное, не развернуться, но зато полностью принадлежит ей. Она задавала вопрос за вопросом, и он, к своему удивлению, обнаружил, что ему абсолютно комфортно на них отвечать.

Да, он руководил труппой под названием «Мэй-Хуа», Цветок сливы. Он нарисовал синей ручкой на пачке сигарет очертания пяти листьев. Самый ранний цветок в году, который распускается среди морозов и бурь – он стал для китайского народа символом революции. По такому же пути развивался и его театр – среди полуколониальных унижений и полуфеодального полицейского террора. Спустя годы он узнал, какой это вызвало резонанс в стране. Появились другие любительские театры, они возродили семейную драму «Гроза» в улучшенной версии и поставили трагедию «Куртизанка» того же автора. Поставив историческую драму о восстании тайпинов, они дали завуалированный, но понятный ответ на покорение японцами Маньчжурии.

Несмотря на полицейский террор, его друзья продолжили работу на сцене, особенно младшая невестка, активистка за права женщин Танг Цзай-Юнь. Понимая, насколько тяжело китайские слоги оседают в памяти европейцев, он перевел: «Сияющее Облако».

– Сияющее Облако, – зачарованно повторила Ханна. – Сияющее Облако.

– Это работа моей юности, – сказал Нью-Ланг. От напряженной, но бесконечно ценной попытки изучить и упорядочить свою жизнь для Ханны его лоб покрылся мелкими морщинами. – Иногда она встает в памяти, как цветная пятиэтажная пагода, «Ночь в кафе», «Ночлежка», «Дядя Ваня» и «Крестьянский бунт». И то, что происходило и происходит вокруг, – лишь темные тени, отброшенные бурей нашего времени, пока мое маленькое, изящное здание стоит невредимым. Но возможно, это лишь тщеславие художника. Я часто мыслю скромнее и объективнее, и тогда мои пьесы кажутся мне мимолетными тенями, нежными пестрыми тенями на черном фоне.