Конечно, понятно: все дело в обмане
Оптическом. Зрение часто подводит,
И пятна, что камни слоями покрыли,
Облезлых картофельных шкурок навроде,
Красны – но они голубые… Вы были
В Бердищеве хмурой сентябрьской ночью?» —
Он спросит, ресницы устало откинув,
И, будто впервые увидев воочию
Всю эту обитую мехом картину.
Продолжит: «Итак, я скитался в пустыне,
Холодной, как омут, и белой, как свечка.
В движении вещи я вижу отныне —
В вещах началась повсеместная течка.
Коль башня упала, и нет ее больше,
Я шел и терял ужасающий разум;
Пришёл. Оказался я в Западной Польше
И кто-то меня накрывал медным тазом…
О жизнь!!! (Кстати: таз, был, похоже, латунный!)
Ты стонешь, как лама в лесах Занзибара!
Нет сил отыскать револьвер полулунный
И выстрелить в лоб голубого кошмара!» —
Он скажет. – «А всё же. Вот, кстати, вам штучка:
Пропеллер чугунный, на лопасти – ручка.
Берёте, к примеру, машинный вы клапан —
Тогда начинается диск «Made In Japan»,
При этом кошмар был руками залапан.
Открытием ветра окошко открылось,
И мальчик вприпрыжку ходить начинал.
Лицо его так ненавязчиво билось,
Что даже, возможно, он был самосвал…
У меня на печке
Началася лечка
Дунул я на свечку
Всплыло три колечка
Блеяла овечка
Потому что течка.
Вряд ли хватит бритвы остроты,
Чтобы с хрипом горло пересечь,
Но явился Знак – и видишь ты
В отстраняющем мерцанье свеч:
О как бритвы блеск к себе манит,
Ближе, ближе… Свет и голоса…
Идиот проклятый вновь избит,
Руки сломанные стянуты назад —
Люди, что за счеты вы свели
Здесь со мной у этого окна?
Господи, хотя бы раз внемли
Прежде, чем оскалится луна…
Уведомлением жёлтым беспечным
Ты открываешься. Ты говоришь.
Люди вокруг получают увечья —
Господи, важно! Ты ведь сгоришь!
Видишь, безжалостным белым размахом
Лес оплывает в корче стволов,
Это нестрашно – публика ахает —
Ready? – Oh… Yes, sir! – и я готов,
Я предвкушаю такую развязку…
Странно, что время на месте стоит
Всё ещё… В нашей трясине вязкой
Пучится что-то… А он разглядит.
Он разглядит, назовёт и укажет,
Не затрудняясь в выборе слов,
А если запнется – тогда подскажем:
Нас ожидает богатый улов!
…Но растекается белый день
По потолку сквозь оконную скважину,
Тело твоё не отбросит тень,
Плавится в печке солдатик отважный…
Прочь, уберите свиные рыла!
К любым испытаниям я не готов!
Это не нужно… Да что ты, милый?
Скажет… Ей Богу, не нужно слов!
Сколько таких вот ненужностей важных —
Не переступишь, тяжелый груз…
Ты к нему с просьбой – а он откажет,
В зубы ему бетонный арбуз…
Прыгал в балдёже Андрюша Шапкин —
Блядь ему лезла ночью в кровать:
Он её веником, он её тапком —
Бестолку всё, ах мать твою мать…
И снова опять не могу больше ждать!
Я вышел в разгон, опустившись в бетон,
Торчащий арбузом бессмысленным грузом
Из пасти, раскрытой бездонным корытом —
Могила разрыта, и память забыта;
Гранитные плиты, и грязь из гранита.
Безбрежность разбита как рваное сито —
Я лидер, я видел, как руки… и вытер…
Горящие светом бессмысленным летом
Согреты – рассветы, ответы, нимфеты,
Я буду… Упавший, как свечка и полночь
Создавший – рассудок не сможет исполнить —
Баллон… Это вентиль… Ты просто придурок.
Но только открой это время из шкурок
Убитых лососей – они молодые:
Густые, пустые, седые, седые,
Седые… Я вентиль, уставший туманом.
Он пьяный, и создан бездушным органом:
Баллон. Эталон. Перезвон эстоцина…
Я просто дубина, ты просто дубина,
Он просто дубин, как рубин – ты один, и
Картина не стала конкретным конкретом,
