Дверь я запер на засовы, ничему совсем не рад,
и табачный дым спрессован, словно пшённый концентрат.
И, как нищенка, босая вновь тоска стучится в дом…
Без тебя я прокисаю в солидарность с молоком.
Без тебя я только винтик, только винтик без резьбы.
Этот винтик, годы, выньте из разболтанной судьбы.
Я хочу всего лишь малость – мне без этого нельзя, —
чтоб она, как раньше, мчалась, ни на миг не тормозя.
Жизнь — это зеркало
* * *
Забыть? Но это, наверно, как
в игольное лезть ушко.
Не стало прошлым это, пока
ещё оно не ушло.
И не застыло, словно омлет,
и смотрит через вуаль,
и хищной коброй под звуки флейт
танцует собачий вальс.
Оно пугает меня, смеясь.
Не надо! Я уползу.
Я прячусь: может эта змея
вонзить ядовитый зуб.
Я прячусь, белый, как школьный мел,
и я не кривлю душой:
ведь это будет как бы расстрел
с отсрочкою небольшой.
Надежда, ты меня не оставь
последним смеется тот,
кто прошлое спрячет, но это – явь,
которая настаёт.
* * *
Ты сам всё это сотворил, но сожалений нет,
что разменял мечты свои на суету сует.
И сам себя ты не подвёл, америк не открыл.
Мечта… Не воплотить её, когда она без крыл.
Никто мечтой не дорожит: нас травит, как зоман,
метель сплошной нелепой лжи, и от неё – зима.
Пожить не доведётся всласть, но в том себя утешь,
что власть – на то она и власть,
чтоб подавлять мятеж.
* * *
Ещё один день упущен,
не сможет никто помочь,
и черной кофейной гущей
в душе оседает ночь.
Ни искорки – только темень,
как будто проник в забой,
и лупит с размаху в темя
внезапная эта боль
о том, что давно погибло,
наверно, в расцвете сил,
как эхо чужого гимна
врага, что не победил.
* * *
Мы всё оставим на потом,
мы это в минусы зачислим:
нельзя уже поверить в то,
что нам нашёптывали листья.
И этот обмелевший пруд
в печальном обрамленье веток…
Наверно, все на свете врут
и предсказанья, и приметы.
И оказалось всё не так,
надежды оказались снами.
Содрал реальности наждак,
что было выдумано нами.
Как это мы могли проспать
в объятьях сна, который розов?
И всё нахмурилось опять,
хотя ещё не время грозам.
И я пойму, совсем не рад,
что всё исчезло без возврата,
ведь самой тяжкой из утрат
бывает поздняя утрата.
* * *
Какой-то сверхаварийный год —
от прошлого рикошет,
только и он когда-то пройдёт,
когда-то сойдёт на нет.
Идём порой на двойной обгон,
несёмся – такая жуть.
Но надо ль печалиться оттого,
что некуда нам свернуть?
Наверное, лучше ножа и драк
и чем приёмный покой
мгновенный этот удар – и мрак,
и боли нет никакой.
* * *
Я ступаю на шаткий помост,
чтоб покаяться, вроде не трушу,
хоть никто не сумеет помочь,
если я свою вывихну душу.
Надо выдержать хлёсткий удар,
если кто-то случайно заденет,
но я душу свою не продам
за иллюзию счастья и денег.
Пусть я буду последний болван,
горечь сердце ещё не разъела,
а душа… А душа не больна —
не того она просто размера.
Был закройщик, похоже, слепой,
меньше нужного сделал он вырез…
Как её совместить мне с судьбой,
если та полагалась на вырост?
* * *
Жизнь – это зеркало. Её
статичные отображенья
закрепостят души движенья,
но эта жизнь – одно враньё.
Таят неправду зеркала:
там смысл припудрен, запорошен,
в них ты ещё как будто в прошлом,
а жизнь тем временем ушла.
Но, не покрыв тот дефицит,
не поминай потери всуе —
ведь время вовсе не буксует,
когда заканчивает цикл.
Оно становится другим —
упругим, словно мяч футбольный,
и потерять его не больно,
поскольку им не дорожим.
* * *
Неправда, я не баламут, меня надежда лечит:
быть может, крылья прорастут, они расправят плечи.
