Я не подвержен никакой неведомой заразе,
и выбрал навсегда покой и ангелообразен.
Я стану фоном для икон, гарантом дел победных,
и я не преступлю закон, не украду у бедных…
Увы, печаль меня берёт: я не познал ту милость,
всё неспроста наоборот в моей судьбе случилось.
Я на изломе был крутом и не был я покорен.
Но не тоскую я о том придуманном покое.
И путь давно я выбрал свой, финал его не розов:
жизнь – это ветер штормовой,
помноженный на грозы.
* * *
Я у скряги-судьбы жизнь авансом урвал
и не думал, что это вредит,
но вгрызается, как раскалённый бурав,
мысль о том, что просрочен кредит.
Я свой долг накопил, как арбуз на бахче
копит сызмала солнечный жар,
и настанет когда-нибудь день этот Ч —
окончательный день платежа.
Я не стану хитрить. Не моя в том вина,
что в сумятице сумрачных дней
я не смог расплатиться с судьбою сполна
неуслышанной песней своей.
* * *
Я задубел, заиндевел,
но я всё жду, когда
взойдёт в продрогшей синеве
высокая звезда.
Она взойдёт когда-нибудь,
всё будет по уму:
она одна укажет путь
неведомо к чему.
И малодушье не в дугу —
отвагой жизнь полна.
И я пойду, я побегу,
куда зовёт она.
И лишь один вопрос засел:
куда ведут пути,
и так мучительно зачем
искать, что не найти?
* * *
Слоилось над нами марево, хрущёвская шла весна,
и яркой огненной мальвою просвечивала звезда.
По рытвинам, по прогалинам, по доннику и хвощам
вела она в путь негаданный, что столько нам обещал.
Какого сюрприза ждали мы? Был близок уже финал,
но цели того блуждания никто никогда не знал.
И вот мы летим, не мешкая, – туда, где исчезнет свет,
где тьма навсегда кромешная, и выхода вовсе выхода нет.
Бездонная это скважина, на свете всему предел…
Ты, Время, не притормаживай —
у нас ещё много дел.
* * *
Ночь которую подряд,
словно с гор сошла лавина,
эти сны – они без дат,
розовые, как фламинго.
Зарекался сколько впредь —
позабыть все эти ночи,
но не могут сны взрослеть,
если память не захочет.
Я возьму у ноября
эти слякотные вёрсты,
этот запах имбиря —
пряный и немного острый.
Запах вянущей листвы,
что легла на эстакаду,
чтобы навсегда отвык
вспоминать, чего не надо.
* * *
В тяжёлые зимние вёрсты
ты сам от себя не уйдешь,
ведь правда не знает притворства —
притворство курирует ложь.
Нельзя превратиться в монаха,
когда ты по жизни гусар.
По воле какого монарха
сценарий ты тот написал?
Беда ли подвигла большая,
укоры ли тёмной души?
Зачем ты уходишь, прощая
лишь то, что ты сам нагрешил?
И бродишь потерянной тенью,
опять недовольный собой…
Смиренье не есть примиренье,
нельзя примириться с судьбой.
И пусть эшафот, лепрозорий,
дурдом – это разве финал?
Ты вспомни, как верила Зоя
в народ, что ей в душу плевал.
* * *
Утонула девочка – омут затянул,
и голодной галкою заметалась грусть:
груз надежд несбывшихся с нею затонул —
это был, наверное, непосильный груз.
Я не эту девочку за руку водил —
её тоже выкрала вечности река.
Смерть бывает легкою только от воды —
той, откуда вышли мы в прежние века.
Только вот не легче мне – знаю я одно,
что сомкнет объятия голубая ширь,
словно, крепко связанный, я иду на дно
и осталось воздуха на один пузырь.
Радуйся, русалочья вольная орда,
жизнь мне нахлобучена как-то набекрень,
с вами я, красавицы, ваш я навсегда
в поминальном празднике на Иванов день.
* * *
Друзей своих я не кидал,
но смерть не обмануть:
уходят люди в никуда —
в заснеженную муть.
Туда, где белая парча
на фоне голубом,
где тишина и где молчат
о чём-то о своём.
Так, уходя, молчал «Варяг»
