…«Лёгкого Вам пару, сеньор!» – передразнил Чуркин. – Ну, патлатый, ну, погоди!.. Где-то я его видел раньше… Но где?..».
Чуркин сокрушённо вздохнул, поднялся со скамейки и уже хотел было уходить, когда заметил за стеклом окна маячившую ему рукой женщину в белом халате – она жестами показывала ему на дверь и звала войти. Чуркин пожал плечами, подошёл к двери. Дверь открылась, появилась женщина и, оглядевшись по сторонам, спросила:
– Ваша фамилия, какая?
– Чуркин.
– Александр?
– Ну, да – Шурка. А в чём…
– Тебя велено впустить. Заходите. – Почему-то шепотом сказала она, и, отстранившись, пропустила его внутрь. Чуркин, недоуменно пожав плечами, проскользнул мимо неё. Он ничего не понимал. Но если «пущают», тем более, «велено» войти – грех не воспользоваться.
Уже поддав пару и сидя в парилке, Чуркин анализировал произошедшее. Итак, он был впущен в баню, в которой «нет горячей воды». В бане два человека. Тот самый инвалид из автобуса (когда Чуркин проходил в парилку, тот сидел к нему спиной и намыливал голову) и он. Кому и для чего он нужен? Что может произойти? Нет, он не боялся: что с него, горемыки, взять? Для чего нужна такая таинственность? Выпытать секрет их секретного (ну, очень секретного!) НИИ? Смешно. Какие секреты, когда по НИИ запросто шастают всякие японцы, американцы и прочие лица иностранного происхождения! Окончательно разомлев от пара, Чуркин махнул рукой и перестал думать на эту тему.
Вспомнился их диалог с инвалидом при выходе из автобуса:
«– Лёгкого Вам пару, сеньор!
– Благодарю, кабальеро!»
Это «кабальеро» вырвалось у него автоматом. Со школьных лет, когда они, троица неразлучных друзей, с девятого класса звали друг друга не иначе как «кабальеро» или «идальго», иногда добавляя «дон». Все они были «донами»: Мишка – дон Мигель, Родик – дон Родригес и он, Шурка, – дон Сандро. Тогда они были рыцарями «Ордена дон Кихота», которые защищали честь и достоинство «прекрасных дам» (в смысле – девчонок своего класса, а иногда и школы) и, вообще, всех слабых и обиженных…
…Боже мой! Как давно это было! Как будто в другой жизни! И его встреча с Катериной – тоже. Может быть, это и правда был только сон. «Чудный сон…»
Из парилки он, розовый, сопровождаемый облаком пара, вышел сразу в раздевалку, открыл пиво, немного пригубил и, закрыв глаза, молча погрузился в раздумье. Он отстранённо слышал, как из мыльного отделения, мягко шлёпая босой ногой и постукивая костылём, инвалид подошёл, очевидно, к своему шкафу, и сел. Чуркину, вдруг, почудилось, что его кто-то позвал: «дон Сандро». Чуркин открыл глаза: закутанный с головой в простыню так, что «торчали» только глаза, инвалид молчал, но внимательно изучал Чуркина взглядом. Смутившись, Чуркин, вдруг, жестом предложил ему пиво, но тот, тоже жестом – приложив руку к груди и склонив голову – отказался. Чуркин смутился ещё больше и снова закрыл глаза. Но слухом он уловил, как опять прошлёпали босая нога и костыль, открылась и закрылась дверь, и в «предбаннике» начался какой-то разговор. Но его это уже не интересовало: может быть, в тысячный, раз он погрузился в приятые грёзы последней встречи с Катериной… А сколько раз он пытался разыскать её и хотя бы просто посмотреть на неё ещё раз, хотя бы издали… Как ни как – замужняя женщина… «Как хороши, как свежи были розы…» – грустно улыбнувшись, мысленно процитировал Чуркин…
