Утро пришло резко, с грохотом засова и грубым ревом Борка: «Подъем, падаль! На работу!»
Сон, если это был сон, оказался коротким и тревожным. Лёха встал, чувствуя, как каждое движение отзывается болью в мышцах и натертых цепью запястьях. Рабов выгнали во двор. Воздух был холодным, сырым, небо – все тем же свинцово-серым. Грот уже стоял там, засунув руки в кармасы своего поношенного камзола, лицо каменное. Рядом – несколько надсмотрщиков с плетьми, включая Борка.
«Новый!» – Грот кивнул на Лёху. – «Тебе – ямы. С Кривым. Он покажет. Остальные – по плану. Быстро!»
«Кривой» оказался хмурым мужиком лет сорока, с действительно перекошенным от старого шрама лицом и пустым взглядом. Он молча кивнул Лёхе и пошел к сараю, откуда вытащил две лопаты с обломанными черенками. Одну сунул Лёхе.
«За мной,» – буркнул он хрипло.
Они вышли за ворота поместья, к краю поля, которое больше напоминало болото. Там, в стороне от жалких всходов, зияли несколько глубоких ям. Вонь ударила в нос еще сильнее, чем в бараке. Тухлятина, экскременты, разложение.
«Выгребные,» – пояснил Кривой без эмоций, указывая лопатой на ямы. – «Из замка, из кухни, из казарм надсмотрщиков. Все сюда. Надо вычерпать, оттащить подальше в овраг, засыпать. Берегись, провалишься – не вылезешь. И не дыши глубоко, а то сдохнешь.»
Работа была адской. Густая, липкая масса, кишащая червями и личинками, цеплялась за лопату, не желая отставать. Каждое движение требовало нечеловеческих усилий. Вонь пропитывала одежду, кожу, волосы, лезла в нос и рот, вызывая постоянные позывы к рвоте. Лёха копал, вычерпывал, таскал тяжелые корыта с дерьмом к краю оврага. Пот заливал глаза, смешиваясь с грязью. Руки, и без того израненные цепями, покрывались волдырями. Кривой работал молча, методично, как автомат, лишь изредка бросая на Лёху безучастный взгляд. Надсмотрщик с плетью лениво наблюдал за ними с пригорка.
К полудню Лёха едва стоял на ногах. Казалось, он провалился в эту яму по горло. Грязь стала его второй кожей, вонь – воздухом. Он с ненавистью смотрел на замок Даркелей, жалкую каменную коробку, извергавшую эту мерзость. И снова, как вчера, его взгляд нашел то узкое окно. Оно было пустым.
«Перерыв!» – крикнул надсмотрщик. – «На воду!»
У колодца во дворе поместья собрались другие рабы. Лиза была там, набирая воду в ведра. Она украдкой взглянула на Лёху, покрытого слоем нечистот, и быстро отвела глаза. Надсмотрщики раздавали черствые корки хлеба и черпаки мутной воды из общего ведра. Лёха жадно проглотил свою порцию, запивая тепловатой, пахнущей железом водой. Он сидел на корточках у стены, пытаясь отдышаться, когда во двор вышел он.
Молодой человек. Лет девятнадцати-двадцати. Одет в темно-синий, местами вытертый камзол, слишком широкий на его худощавом теле, и черные брюки, заправленные в сапоги, которые явно требовали починки. Лицо… Ничего героического. Никакой силы. Черты приятные, даже мягкие, но бледные, с тенью неуверенности или усталости вокруг глаз. Темные волосы были небрежно откинуты со лба. Он нервно теребил перчатку, которую держал в руке. Это был Артур фон Даркель. Граф. Владелец всего этого запустения. И Лёхи.
Артур оглядел двор. Его взгляд скользнул по рабам, как по мебели, без интереса. Он что-то сказал Гроту, подошедшему к нему с низким поклоном, но слишком тихо, чтобы расслышать. Грот кивал, указывая куда-то рукой. Артур слушал, но его взгляд блуждал, будто он думал о чем-то другом. О чем мог думать этот мальчишка? О долгах? О столичных балах, на которых ему не место? О том, как он не справляется?
