Лёха медленно поднес хлеб ко рту. Откусил. Жевал. Не сводя холодного взгляда с толпы. Он проглотил. Откусил еще. Хлеб был теплым, влажным от грязи, но на вкус – амброзией. Он чувствовал, как сила возвращается в тело. Сила победителя.
В этот момент дверь барака распахнулась. На пороге, закутанный в темный плащ, стоял Артур фон Даркель. Его лицо было бледным, глаза широко раскрытыми от шока. За ним маячила фигура Грота, чье каменное лицо выражало лишь привычное презрение.
Граф, видимо, услышал шум драки и решил проверить. Его взгляд скользнул по лежащим в грязи телам, по перекошенным от страха лицам рабов… и остановился на Лёхе. На его разбитом лице, на крови, на грязи… и на куске хлеба в его руке. На его глазах, в которых еще не погас дикий огонь только что отгремевшей схватки.
Артур замер. Он не видел самой драки, но сцена говорила сама за себя. Один стоит. Остальные – повержены или в страхе. И этот один… этот новый раб, который уже раз посмотрел на него с непозволительной дерзостью…
«Что… что здесь происходит?» – голос Артура дрогнул, выдавая его страх и растерянность.
Грот шагнул вперед. «Бунт, милорд. Мелкий. Рабы подрались из-за пайки. Этот,» – он кивнул на Лёху, – «видимо, оказался проворней. Или злее.»
Артур не отвечал. Он смотрел на Лёху. И Лёха смотрел на него. Не опустив глаз. Кровь стекала по его подбородку. Он откусил еще кусок хлеба. Медленно. Вызывающе.
«Он… он весь в крови,» – пробормотал Артур.
«Выживет, милорд,» – равнодушно ответил Грот. – «Крепкий экземпляр. Зря мы за него так мало отдали. Животное, но сильное животное. Полезное.»
Артур сглотнул. Его взгляд снова встретился с горящими глазами Лёхи. На этот раз в глазах графа мелькнуло не только смущение, но и… любопытство? Смешанное со страхом. Страхом перед этой дикой, неконтролируемой силой, стоящей перед ним в грязи и крови.
«Уберите… уберите это,» – Артур махнул рукой в сторону лежащих тел. – «И… накажите зачинщиков.» Он бросил последний взгляд на Лёху, быстро отвел глаза и, кутаясь в плащ, поспешил выйти из барака, словно бежал от чумы.
Грот остался. Его холодные глаза изучали Лёху.
«Сильно дерешься для новенького,» – произнес он без интонации. – «И глаза дерзишь. Граф обратил внимание. Дважды. Это опасно.» Он помолчал. «Или полезно. Зависит от тебя.» Он повернулся к надсмотрщикам. «Унести калек в лазарет. Если умрут – в яму. Остальных – по местам. А этого,» – он кивнул на Лёху, – «завтра ко мне. Найду применение твоей… прыти.»
Грот ушел. Рабы молча разошлись, унося раненых. Лёха стоял, доедая хлеб. Кровь на губах была соленой. Он чувствовал на себе взгляды – страх, ненависть, скрытое любопытство. Марк подошел ближе.
«Ну, новенький… или уже не новенький,» – старик кашлянул. – «Теперь ты или на дно пойдешь быстрее всех… или выплывешь. Грот любит сильных псин. Но долго они у него не живут. Или становятся такими же, как он.» Он посмотрел на Лёху. «А глаза у тебя… как у зверя загнанного. Опасные глаза.»
Лёха промолчал. Он подошел к ведру с водой, зачерпнул пригоршню, смыл кровь с лица. Боль в скуле и разбитой губе была ничтожной по сравнению с чувством, которое его переполняло. Он победил. Он отстоял свой кусок. Он заставил бояться. И граф… этот мальчишка-граф… увидел это.
Он поднял голову, инстинктивно глянув вверх, на то самое узкое окно в замке. Оно было освещено. И в нем, едва различимая в сумерках, стояла фигура. Элина. Она смотрела вниз, во двор, на барак. Прямо на него. Расстояние было большим, но Лёхе показалось… нет, он увидел, как уголки ее губ, обычно таких холодных и строгих, дрогнули. Не в улыбке. Никогда. Но в чем-то… похожем. В тени одобрения? В отсвете интереса к только что зажженному пламени жестокости? Он не знал. Но в этот миг его звериная ярость, его готовность пачкать руки в грязи и крови ради куска хлеба – все это обрело новый смысл. Новую цель.
