Именно голод привел к переломному моменту.
Был холодный, промозглый день. Дождь перешел в мокрый снег, превращая двор поместья в ледяное месиво. Рабы вернулись с поля раньше – земля замерзла. Борк, злой от холода и скуки, небрежно бросил вечерние пайки на грязный пол казармы возле бадьи с водой. Хлеб. Не черствый сегодня, а почти свежий, чуть крупнее обычного. Видимо, пекарь ошибся в расчетах.
Глаза десятка голодных людей сразу устремились к нему. В воздухе повисло напряжение, густое, как смрад от выгребных ям. Обычно пайки раздавали, сегодня их бросили в кучу. Свободный рынок рабского ада.
Первым прыгнул Славик, тот самый бывший конюх с раздробленными руками. Он упал на колени, пытаясь схватить два хлеба сразу своими искалеченными культями. Но его отшвырнул здоровенный детина, один из тех, кто таскал камни. Мужчина по прозвищу Глыба.
«Отойди, калека!» – рявкнул он, хватая три хлеба. – «Мне мало!»
Это было искрой. Голод и отчаяние взорвались. Кто-то бросился на Глыбу, пытаясь вырвать хлеб. Тот оглушительно ударил обидчика кулаком в висок. Тот рухнул. Но это не остановило остальных. В драку ввязались еще несколько человек. Крики, проклятия, хруст костей, чавканье грязи под телами. Это был хаос, звериная схватка за кусок хлеба.
Лёха стоял в стороне, наблюдая, как его кровь стыла в жилах от холода, а зверь внутри рычал от голода. Он видел, как Марк, ловко увернувшись от толкотни, схватил один хлеб и юркнул в тень. Увидел, как Лиза, прижавшись к стене, с ужасом смотрела на бойню, не решаясь подойти. Увидел, как Глыба, отбиваясь кулаками, запихивал один хлеб за пазуху, роняя другой.
И этот упавший хлеб покатился по грязи… прямо к ногам Лёхи.
Время замедлилось. Он видел, как к хлебу тянутся чужие руки – костлявая рука Славика, чья-то грязная ладонь. Зверь внутри взревел. Голод, недели унижений, боль от плети, образ Лизы с синяком под глазом, холодный взгляд Элины из окна – все это слилось в одну белую вспышку ярости.
Лёха двинулся. Не раздумывая. Как пружина, сжатая до предела. Он не просто схватил хлеб. Он наступил на руку Славика, тянущуюся к нему, услышав хруст хрупких костей. Старик взвыл. Лёха рванул хлеб к себе и одновременно локтем со всей силы ударил в горло другого претендента – тщедушного парня, который чистил конюшни. Тот захрипел, схватившись за шею, и рухнул, давясь.
Глыба, заметив нового соперника, рыкнул и бросился на Лёху, размахивая кулачищем. Лёха не отступил. Голод придал ему адреналиновой силы, ярость – ловкости. Он пригнулся под удар, почувствовав свист ветра у виска, и всадил свой кулак, зажатый вокруг хлеба, Глыбе прямо в солнечное сплетение. Тот ахнул, согнувшись пополам. Лёха не остановился. Он поднял колено, бьющее вниз, в лицо согнувшегося гиганта. Раздался отвратительный хруст носа. Глыба рухнул навзничь в грязь, хлюпая кровью.
Тишина. Гнетущая, звенящая. Драка стихла так же внезапно, как и началась. Все замерли, уставившись на Лёху. Он стоял над поверженным Глыбой, сжимая в одной руке драгоценный хлеб. Его грудь вздымалась, из разбитой в драке губы текла кровь, смешиваясь с грязью на подбородке. Его глаза… В них не было триумфа. Там горел холодный, звериный огонь. Огонь выжившего любой ценой. Он медленно обвел взглядом остальных рабов. Взгляд скользнул по Славику, скулящему на полу, по хрипящему парню, по испуганным лицам. Никто не двинулся с места. Никто не посмел даже посмотреть ему в глаза. Страх. Чистый, животный страх витал в воздухе теперь. Но это был страх перед ним.
