ШУРА (испуганно). Какой такой секретик?
ПАВЛА. Такой. Такой.
ШУРА (замерев). Скажи.
ПАВЛА (шепчет). Этот-то. Твой. Фамилию забыла. Ну?
ШУРА. Ну?
ПАВЛА. Говорит, позови ее.
Тишина.
ШУРА. Ты что?!
ПАВЛА (хихикает). Что-что. Велел тихонько сказать – пусть, мол, подойдет. Я, мол, покурю пока, а ты – позови, уж сделай доброе дело.
ШУРА. А он… Он что делает?
ПАВЛА. Да курит.
ШУРА. А что сам не идет?
ПАВЛА. Да курит же, сказала.
ШУРА медленно встает из‐за стола.
Стой! Скажи сначала. Тогда – да, тогда – иди. Как яблоко нашла?
ШУРА, пятясь задом, отходит от стола.
ШУРА. В яблочную очередь встать, как все, честь по чести. Но не просто встать, а меж двумя мужиками с одним именем. Долго прислушиваться надо, разговор завести, чтоб имена и у того и у другого вызнать. Но этого мало. Чтоб перед теми двумя мужиками – две бабы стояли. Одна старая – спереди, другая молодая – сзади.
ПАВЛА. Задняя-то – очень молода?
ШУРА. Страх.
ПАВЛА. Это хорошо.
ШУРА. Ну, понятное дело, – чтоб ветер с востока, чтоб собак вокруг – ни-ни. Килограмм купить как положено, рубель сорок. А одно – его! – даром стащить. Когда продавщица отвернется. Стащила. Оно.
На последних словах ШУРА упирается спиной в гардероб.
Молчат.
Проще простого, если честно сказать.
Стоит, прижатая спиной к гардеробу, ртом воздух хватает.
(Шепчет.) Побудь рядом. Боюсь я чего-то.
ПАВЛА. Еще чего. Иди, раз велено.
ШУРА одернула платье. Вздохнула. Кряхтя, лезет в гардероб.
ШУРА. Не сглупить бы.
ПАВЛА. Иди.
Пошла. И скрылась за черным поворотом.
ПАВЛА тут же припадает к гардеробовой боковушке, слушает.
ВАСЬКА. Чокнутые! Чего городят.
ПАВЛА (шепчет, отмахиваясь). Кто городит? Никто ничего. Мы уж ничего от себя не городим, слава Богу, негде больше городить-то, все загорожено.
Вздохнула. Отошла от шкафа.
Катилося яблочко вкруг огорода, кто его поднял, тот воевода. Воеводин сын.
Пауза.
ВАСЬКА. Плесни-ка мне, бабушка, молочка.
ПАВЛА (умиленно). Проголодался?
ВАСЬКА. Нет. Скучно мне.
ПАВЛА. А ты пережди скуку-то.
ВАСЬКА. Моя скука не пережидаемая, всегдашняя.
ПАВЛА. А вот мы нынче с Шурой – переезжаем. Празднуем.
ВАСЬКА. Взяли бы, а?
ПАВЛА (гладя его по голове). А ты кушай. Пенки отгони в сторону да покушай.
И пока он, урча, ест, ПАВЛА гладит его по голове. А он допил свое молоко, голову на руки положил и тихо заплакал.
Чего ты?
ВАСЬКА. Да я вон вспомнил.
ПАВЛА. Что вспомнил-то?
ВАСЬКА. Что надо, то и вспомнил.
ПАВЛА. Сказал бы.
ВАСЬКА. Нет. Не скажу.
ВАСЬКА закрывает глаза, тихо засыпает, всхлипывая во сне.
ПАВЛА тоже, понятное дело, всплакнула. Покатала по столу яблоки, глаза насухо вытерла.
Тут тяжело заскрипел, закачался гардероб, и на пороге его показалась ШУРА.
Долгая пауза.
ПАВЛА. А я думала – тебе в радость будет. Эх ты.
ШУРА (горько). Вот ты всегда, Павла, разные слова говоришь. Уж в душу не глянешь, нет, сразу – слова. Давай помолчим.
ПАВЛА. Давай.
Молчат.
(Вздохнув.) Дура ты.
ШУРА (не возражая). Почему это?
ПАВЛА. Потому.
ШУРА. Ну почему, скажи?
ПАВЛА. Потому. Потому сейчас и злобствуешь-сидишь, что время там попусту потеряла.
ШУРА молчит.
Все думала – как же это может быть его фамилия? Так?
ШУРА. Так.
ПАВЛА. Спросить – обидеть. Не спросила. Время только попусту извела. (Вздохнув.) Я вот что думаю – хорошо ли он там папиросу загасил? Спалите мне еще дом.
ШУРА. Хорошо. Сапогом так прямо и надавил.
Пауза.
Павла, а ты в лифте каталась?
ПАВЛА. К чему это ты спросила?
ШУРА. Ни к чему. Просто так спросила. Тебе что – жалко?
