Паспорт лежал на столе. Выцветший, обтёртый, как вещь, которая слишком долго переходила из рук в руки, ночевала в карманах и кармашках, в потайных отделениях сумок. Глубокий красный цвет обложки – не алый, не бордовый, а именно этот, как подтаявшая медь, впитывавшая в себя свет.
Золотыми буквами поверх тиснённой поверхности значилось: «Република Србија». Ниже, более смиренно, будто сдержанно кланяясь, следовали надписи на английском и французском.
Двуглавый орёл, чеканный и выверенный, вжимался в обложку. Симметричный, строгий, даже немного замкнутый в себе. В его очертаниях угадывалось что-то знакомое, но при этом чужое, как дальний родственник, с которым не виделся много лет. Над орлом золотилась корона. Она казалась слишком массивной для своей роли, словно печать старого мира, который уцелел.
«Пасош».
Слово, похожее на знакомое, но с чуть сдвинутым смыслом. Паспорт. Пасош. Он попробовал произнести его про себя, медленно, на вкус. Если бы он не держал его в руках, а лишь услышал на улице, в разговоре, догадался бы он, что это одно и то же? Или принял бы за что-то иное – за имя, за глагол, за кличку дворового пса?
Nikola Vucetic.
Фамилия смотрела на него с холодной, нейтральной латиницы, и он сразу понял – она ему не близка.
Вучетич…
Как бы она выглядела на афишах? Тяжёлая, почти неуклюжая. Фамилия военного? Генерала с балканских войн? Или, может, забытый югославский режиссёр? Она не подходила ему, как плохо сидящий пиджак, сшитый для другого. Звучала угрюмо, с этим вязким «ч», которое будто тянуло вниз. Он пытался найти в ней что-то своё, но не находил.
Но имя.
Никола.
Оно понравилось ему сразу. Простое, ровное, без излишеств. Он почти почувствовал, как оно подходит к его устам, как если бы всегда носил его с собой. В этом имени не было напряжения, не было чужеродности. Оно было лёгким. Оно знало его.
Фотография на паспорте была его, это было удивительно. Он узнал свои глаза, свои черты. Но что-то не сходилось.
Место рождения: Белград, что было логично, но дата! Месяц и год совпадали. Но день его рождения – был другим. Тонкий сдвиг, от которого вдруг стало не по себе. Ерунда? Двадцать первое превратилось в двенадцать. Он посмотрел на цифры ещё раз, словно надеясь на ошибку. Нет, всё верно.
Двенадцать.
Как у Блока. Он никогда не мог решить, что именно чувствует к этой поэме. Она была слишком холодной, слишком беспощадной, но ее было невозможно забыть. Как зимний ветер в лицо – неприятный, колючий, но отчего-то бодрящий.
Фамилия снова зацепила взгляд. Не его. Он хотел бы забыть о ней, но она уже была тут. Уже вплеталась в его будущее.
Он медленно перелистал страницы, всматриваясь в штампы. Какие-то даты выцвели, какие-то стояли чётко, как приговор. Стамбул, Доха, Вена, Бейрут. Виза в Алжир, сроком на три месяца, истекающая через неделю. Въездной штамп в Пакистан – но нет штампа о выезде.
Что это значило? Он никогда не был в Пакистане. Или был?
Он листал дальше, пальцы слегка подрагивали. Гонконг, Мумбай, Женева, Москва. Всё будто бы на месте, но не совпадало с его памятью. Эти маршруты складывались в какую-то чужую географию, где он был, но которую не помнил. Сергей чувствовал, как эта чужая жизнь скользит мимо него, но он не может её остановить.
Следующим он вытащил авиабилет.
Дакар? Этот билет предназначался ему. Или тому, кем он должен был стать.
Его взгляд прошёлся по столу. Теперь всё лежало перед ним ровной линией: чужой паспорт, билет в другую жизнь, деньги.
