– Ууууу! Акиииим! Урааааа! Ты пришёл?! – Раздалось от крыльца, и Митя бросился встречать своего старшего приятеля. – Пойдём саблю делать! Ты обещался третьего дня!
– Не могу, барин. – Улыбнулся Аким, следя за тем, как мальчишка бегает вокруг него. – Надо маменьке вашей помочь, дорожки очистить, а уж после тогда…
– Дмитрий, немедленно домой, сегодня ветер, а у тебя кашель едва окончился. – Анна Адамовна сделала строгое лицо. – Месье Лафар где сейчас?
– Они чай пьют в кухне. Вместе с Натальей! – Радостно сообщил Митя, взбегая на крыльцо. Наталья была одинокой нестарой еще кузиною генеральши, и с недавних пор жила с нею, чтобы помогать по хозяйству. Француз трепетал душою при виде её и, похоже, строил матримониальные планы в её отношении. Она, впрочем, не противилась. Худой, с острым носом, и темными волосами до плеч Лафар тоже составлял её интерес. Оказавшись в суровой обстановке Российской империи с её безжалостными погодами круглый год, он часто страдал простудой, шмыгал носом, пил порошки, стало быть, вызывал жалость. А, какая русская молодая бабенка, будь она крестьянского роду или дворянского, не способна к жалости? Ей только волю дай. А из жалости и неизбывного желания женщин российских приголубить да позаботиться, рождается чувство, какому на просторах русских всегда ход есть и каким объясняется большая часть горестей и радостей наших – любовь.
Потому Наталья, девица двадцати семи лет, тоже неровно дышала к учителю своего племянника, стремясь, по возможности, его накормить и обогреть.
Алёна Адамовна покачала головою, шуганула сына, поднимаясь следом за ним по ступеням, и кивнула Акиму, какой принялся скрести дорожки, собирая в кучу прелые листья и начинающий уже таять первый снег.
Едва генеральша, устроившись в гостиной с шитьем, испросила себе чаю, как рядом с нею возник управляющий Серафим Сигизмундович с докладом:
– Алена Адамовна, там к вам эти явились.
– Кто? – она повернула голову в его сторону, улыбаясь. Тот походил на нахохлившегося и обиженного кем-то воробья.
– Которые из полиции. Господин Мышко. По поводу экипажа.
– Проси, Сима. Да чаю им предложи горячего. Они, должно быть с улицы прямо, а сегодня морозно больно. Ох, рано холода в этом году завернули. Погляди, ягод на кустах сколь много. Птицам на радость. Зима суровой, поди, будет. О дровах надо побеспокоиться… Дмитрий Алексеевич едва от кашля избавились, печи топить хорошо надо.
– А этого вашего прощелыгу угощать али нет?
Глаза генеральши заискрились смехом. Её управляющий с первого раза невзлюбил Лихоимцева и всячески это показывал. Порфирий битый час сидел в комнатах, составляя опись книг, и уже успел сделаться всем недоволен. И стул ему был жесток, и стол низок и скрипуч. И перо царапало бумагу, и бумага не первого сорта, да и чернила, поди, застоялись. Серафим Сигизмундович не одобрял такого:
– Ну так, к себе ступайте, в контору. Там, видать, у вас все по высшему разряду сделано.
– Чаю вели мне подать, милейший. – Порфирий поморщился от резкого голоса управляющего. – Да погорячее. Ты, смотрю, для барыни своей дров жалеешь. Холодно в комнатах у вас.
Тот зашлепал узкими губами в возмущении, ибо в доме было натоплено жарко, но Лихоимцев дослушивать не стал, отвернулся. Однако, управляющий все ж таки оставил за собою последнее слово:
– У Алёны Адамовны спрошусь. Ежели велит вам подать чего, тогда извольте. А, нет, так в конторе своей отобедаете.
