Лихоимцев бросился целовать женщине руки. Но она отняла их, пряча за спину:
– Ну будет вам, Порфирий Сергеевич. Что вы? Не нужно!
– Ваши руки так нежны и прекрасны, что я не сумел удержаться, чтобы не облобызать их. Прикажите, и я брошусь к вашим ногам!
Аким покраснел от гнева, но сдержался, лишь шагнул чуть вперед, возмущенно фыркая. Но Алёна Адамовна и сама была способна постоять за себя:
– Отчего же вы решили, что мне это нужно, господин Лихоимцев?
– Вы одиноки, и я подумал…
– Я отнюдь не одинока. И ваше поведение сейчас выглядит более, чем двусмысленно. Я прощаю вас за вашу молодость и неопытность, но более так не делайте!!! Иначе мы с вами поссоримся!
– Простите меня, милая Алёна Адамовна, но лик ваш так прекрасен, что я не умею молчать об этом. Вы запреты в четырёх стенах, а я готов помочь вам, я готов освободить вас!
– Ступайте, Порфирий Сергеевич! И я сделаю вид, что ничего этого не слышала. Но более не произносите подобных вещей. Иначе, я пожалуюсь вашему начальнику и попрошу заменить вас.
– Но я…
– Уходите! Немедля!
Аким широко улыбнулся:
– Проводить?
– Пошёл к черту! – одними губами произнёс Лихоимцев и поворотился к генеральше, которая смотрела на него с теплою укоризною.
– Простите меня. Прошу! – И сжал руки, глядя на неё несчастным глазами.
Она слабо улыбнулась:
– Ну ступайте уже! Вам пора!
Писарь поклонился и медленно пошёл к воротам. Алёна Адамовна проводила его равнодушным холодным взглядом и сказала подошедшему к ней Серафиму Сигизмундовичу:
– Надобно будет сказать Демьян Устинычу, чтобы прислал Глебушкина. Этот Лихоимцев становится невыносим. Очевидно, он посчитал мою вежливость авансом ему. Не желаю его больше видеть.
Тот согласно кивнул, следя за тем, как за Порфирием закрывается калитка.
Лихоимцев, кипя гневом, добрался до конторы за пять минут и с облечением вздохнул, увидав, что в этот час она пуста. Демьян Устиныч отправился, похоже, домой на обед. Дома, как он сказал, его ждала грибная солянка, какую он весьма уважал. Глебушкин, пугливо озираясь, говорил на углу улицы с какой-то мелкой девицей, держа её за руки. Аполлинарий, судя по звуку льющейся воды в ватэрклозэте, мыл руки перед обедом. На столе его ждал чай.
Порфирий шарахнул ладонью по столу и грязно выругался. Генеральша! Старая дура! Да она в ажитации должна быть, что хоть кто-то обратил на неё внимание!
А она – "Ступайте вон!" Много о себе понимает! Старуха! Тридцать четыре года! Кому она нужна такая!!!
Лихоимцев погляделся в стекло. Да, он не красавец совсем. Но он высок, мощен телом. Молод, наконец! Нужды нет, что он беден! Ну и что? Это совсем ненадолго! Дай только срок, и он непременно обзаведется деньгами! Он же не дурак, как этот убогий Глебушкин!
Звякнул дверной колокольчик.
В контору кто-то вошёл. Порфирий развернулся. Вошедший стоял в дверях. Улыбался, кивая головою.
Лихоимцев снисходительно хмыкнул и редкие усики его зашевелились над губою недовольно:
– Уже вернулись?
Человек вновь кивнул и вошёл в контору совсем. Руки он держал в карманах. Прокопий недовольно следил за ним. Тот подошёл близко, разглядывая писаря.
– Ну? – спросил Лихоимцев, продолжая ухмыляться. – Вы что-то хотели сказать мне?
Вошедший кивнул в третий раз и достал руку из кармана. Движения ея Прокопий не заметил. В грудь что-то ударило, его повело назад и он невольно уселся на стул, глядя попеременно то на посетителя, то на острый предмет, что торчал теперь из его груди. Тот странно подрагивал, будто отмечая последние биения его сердца. Посетитель наклонился, глядя в испуганные глаза писаря. Улыбнулся. И вышел. Колокольчики на двери весело зазвенели.
