Письма к императору Александру III, 1881–1894 - страница 97

Не лишен интереса слышанный мною сегодня вечером рассказ о Сибири относительно поляков. Долгое время разных поляков преступников и замешанных в политич[еских] делах ссылали в Сибирь. Теперь приходится считаться с этими поляками. Они буквально завоевали Сибирь, особливо Западную, и заполонили собою все сферы жизни, начиная с заводской и кончая учительскою должностью. В Западной Сибири, например, есть царек, поляк [А. Ф.] Поклевский[-Казелло]. Он прибыл туда маленьким чиновничком, а теперь один из сильнейших богачей и воротил края, распоряжающийся всем водочным производством и водочною торговлею без конкурентов и без ограничений своей власти. Губернатор Тобольска[215] его покорный слуга, а русский кто бы смел подумать только тягаться с Поклевским – немедленно топится и изгоняется. Господин, рассказывавший про Сибирь, между прочим очень забавно описывал свой разговор с одним евреем на пароходе на Волге, ехавшим в Петербург добывать деньги для разработки золота. Жид этот ехал из Сибири. Разговор зашел о взятках.

– Все у нас берут, сказал жид, и подлец тот, кто скажет, что он не берет; потому нет такого человека на земле, которого назначили бы в Сибирь, и не брал бы… В Сибири брать так же необходимо, как воду пить, как хлеб есть. Самое большое, когда приезжий чиновник три месяца не берет, на четвертый берет.

Был у меня сегодня египетский наш дипломат [М. А.] Хитрово с важным известием о присоединении Восточной Румелии к Болгарии путем удавшегося восстания[216]. Из его слов видно, что это известие явилось в Мин[истер]стве иностр[анных] дел неожиданностью. Что-то не верится. Чьих это рук дело – вопрос интересный. Хитрово гадает также неопределенно, как и я. Может быть австрийское, в связи с присоединением Боснии и Герцеговины к Австрии: une compensation pour les slaves en générale[217]! Во всяком случае жаль, что это дело приходится признавать успехом для антипатичного князя Болгарского. Болгария пусть увеличится, но князю Александру возвеличиваться – досадно давать. Отчего бы, раз Берлинский трактат попирается и нарушается совершившимися фактами, с одной стороны Австриею, с другой Болгариею, и России не нарушить своих обязательств и не добиться низвержения этого князя Болгарского, мотивируя сие новыми политическими усложнениями, и, устроивши временное русское управление, назначить русского великого князя? Во всяком случае, если и низвержение кн[язя] Александра невозможно, то казалось бы возможным немедленно под предлогом сохранения порядка отправить целый состав военно-русского управления[218].

Узнал от Хитрово новость, что самый горячий славянофил – это наш парижский посол [А. П.] Моренгейм. Вот человек, сказал он, которым следовало бы воспользоваться для нынешнего болгаро-румелийского усложнения. От Хитрово узнал еще, что в краткую бытность теперь в Москве он много слышал о популярности Государя в Москве и о восторженных толках по поводу политики правительства в Остзейском крае. Подтверждение этого слышал от Чайковского, брата музыканта[219], на днях прибывшего из Москвы и говорившего с купцами тузами ее, [К. Т.] Солдатенковым, [Н. Н.] Коншиным, Третьяковым[220] и К^>ею. Нельзя не радоваться этому, хотя в то же время строго консервативные интересы правительства требуют мудрого сочетания самой твердой политики русской с уважением к тем основам в Остзейском крае, которые оберегать для правительства выгодно и полезно. В том, что новая политика правительства начала свое действие с введения русского языка, видна мудрость и прозорливость. Дальнейшие действия этой политики пусть будут учреждение правительственной полиции, новых правительственных судов (но дай Бог – без присяжных) и введение земских учреждений, – но Боже сохрани касаться земельного вопроса. Это обоюдоострый меч, всегда отражающийся вредом для интересов Самодержавного правительства. В Остзейском крае два элемента, совершенно отличные один от другого; дворянский – остзейский, и остзейский недворянский. Дворянский элемент есть скорее русский элемент, потому что он прежде всего