Водителем оказался молодой парень, высокий и очень крикливый. Он громко орал на меня, что я слепая курица и тащусь как улитка по проезжей части. Надо отдать ему должное, до мата он не скатился, но выражения подбирал едкие и злые. Наверное, испугался, что задавил меня. Ведь ему с водительского сидения было видно только улетевший зонтик. То, что я сижу на корточках, он увидел, когда выскочил под дождь.
А вот и нечего гонять на парковке, тогда и не придётся переживать!
В довершение моих бед мокрый жираф-водитель оказался сыном нашего заведующего кафедры Бориса Алексеевича, с которым я писала научный проект. Когда мы вдвоем ввалились на кафедру и предстали пред ясные очи Бориса Алексеевича, с сына его текло в три ручья, а я близоруко щурилась, потому что очки мои пали смертью храбрых во время скандала на парковке.
А скандал вышел знатный. Собралась куча народу, кто-то видел сам наезд, кто-то просто мимо проходил и застрял. Подтянулись знакомые горе-водителя – пара старшекурсников. Только особа с пассажирского сидения так и не соизволила выйти под дождь. Я растерянно озиралась в поисках зонта и очков. И если без зонта было мокро, но не страшно, то без очков – совсем тоска.
Стою, смотрю на вопящее размытое пятно, что размахивает руками, и только и могу что хлопать глазами. Ну не скандальный я человек, спокойный. Я теряюсь, когда на меня кричат. Да даже если и не на меня, а просто рядом со мной, мне становится не комфортно. Не готовила меня жизнь к тому, что выживает тот, у кого глотка лужёная.
Моя интеллигентная маменька полжизни преподавала в школе литературу и русский язык, обожала поэтов Серебряного Века и никогда не повышала голос ни в школе, ни дома. Папенька жил в Москве, к нам наведывался редко, но тоже отличался спокойным нравом. В школе я была девочкой-одуванчиком, хорошо училась, прилежно себя вела. Так и доросла до своих лет без навыка ведения ссор и скандалов.
Но в тот момент, когда я, присев под аккомпанемент ругани, рассмотрела на асфальте под ногой парня свои раздавленные очки, у меня что-то прорвало внутри. Я высказала всё, что думала по поводу сложившейся ситуации. А думала я много чего и мало приятного. И могла бы рассказать ещё столько же, сколько успела, когда окно на третьем этаже распахнулось и зычный голос заведующего кафедры пригласил нас с горе-водителем в свой кабинет. Всех собравшихся студентов он попросил пройти на пары.
В кабинете Борис Алексеевич помог снять мне дождевик и указал на кресло возле стола. Парню только махнул в сторону второго кресла через столик от меня.
– Ну что, друзья мои, хотелось бы узнать причину столько громкого скандала на парковке!
– Эта курица слепая, – кивок подбородком в мою сторону, – кинулась мне под колёса. Жить, наверное, надоело.
– Матвей, – возмущённо прикрикнул Борис Алексеевич,– что ты себе позволяешь! Что за оскорбления? Немедленно извинись!
– Извини, – буркнул Матвей себе под нос и уставился куда-то в окно.
– А ты, Илария, что скажешь?
– С курицей категорически не согласна, слепая – тоже не совсем. Зрение плохое, минус десять, но не слепая, – с этими словами я выложила на стол раздавленные очки. Одна дужка поломана, оправа кривая, правой линзы нет вообще. – А под колёса я не кидалась, я обходила лужу. Возможно, что из-за дождя я не увидела машину, заворачивающую на парковку, но это не повод превышать скоростной режим и отвлекаться от дороги на девиц. Меня-то в жёлтом дождевике видно хорошо.
