Пламя среди снегов - страница 4

И резко вывел фразу светом.

"Ты был мне мил, но всё прошло…

(Но если сможешь, разгадать –

В огне есть слово, что зашито,

Оно расскажет правду вспять.)"

Склонился он. Черкнул печатью.

Прочёл. Усмехнулся слегка.

– Теперь он бросит этот плач твой,

Как бросит ветер тростника.

Она шагнула – в глазах боль.

– Нет! Не пиши! Я не согласна!

Но князь стоял, спокоен, строг,

В его чертах лишь ледяная ясность.

– Ты хочешь жить, как нищенка,

Без имени, без крова, чести?

– Я хочу жить! Не по уставу!

А сердцем, что горит мне песней!

Но он лишь руку протянул

И перед ней письмо расправил.

– Вот выбор твой. Либо письмо,

Либо позор семьи, скандалы.

– Ты выйдешь замуж. Князь Сомов

Уже помолвку завтра ждёт.

– Нет… нет! – но голос уж дрожал,

Как от ветров ночной восход.

Она взглянула. И печать,

Как черный след чужого рока,

Лежала тонко на листе,

Где лгала каждая черта.

Но князь поднял письмо к слуге.

– Отправить немедленно. Вон!

И дверь закрылась. Как за веком.

Как за потерянным огнём.

Она застыла. Взор пустой

Скользил по свету, по портьерам,

Как будто мир её живой

Сгорел в огне неосторожном.

Письмо ушло. В холодном зале

Остался рок, как вечный суд.

И в этой тишине усталой

Не слышно сердца – только гул.

Князь Туров гордо улыбнулся,

Как волк, что жертву приручил.

– Ты не ребёнок. Ты поклонишься

Судьбе, что род твой заслужил.

– Сомов богат, влиятель, честен,

– Он говорил, неспешно меряя зал.

– Он обеспечит дом и место,

Где ты не будешь знать ни зла, ни зла.

– Но я не стану! – взвыла буря,

И вдруг княжна сорвалась с места.

– Я не раба! Я не кукла!

Я не возьму чужое место!

Но князь не двинулся ни разу.

Лишь на мгновенье в тонких губах

Сверкнула тень немого смеха,

Как будто он сказал: "Пора…"

– О, глупый жар, что сгинет в прах!

Он сел, налил себе бокал.

– Ты скажешь "да", мой милый ангел,

Ты скажешь "да", иначе крах.

– Ты знаешь, как легко мне сломить

Того, кто честь свою доверил?

Ему – гонение, позор,

А ты пойдёшь под венценосным светом.

Она молчала. Губы дрогнули,

Но гнев и слёзы не текли.

Она молчала, словно в омуте

Тонули мысли, как огни.

– Вы… вы не сможете… – тихо, глухо.

– Ты недооценила власть.

– Вы… не убьёте…

– Ха! Зачем же?

Достаточно – сломить, продать.

Встаёт. Шаги. Остановился.

Взглянул на дочь и вдруг замолк.

– Я всё сказал. Теперь молись,

Чтоб этот бред в тебе замолк.

И дверь захлопнулась, и стены

Смкнулись тьмой, как в клетке век.

И слуги, будто тени, с венами

Ушли, не слыша этот скрежет.

Она одна. Как птица в клетке.

Как тот рассвет, что не взошёл.

В её руке – платок из шёлка,

А в сердце – пепел прошлых слов.

Но где-то там, в ночи далёкой,

Уже Андрей письмо читал.

И в этот миг его надежда

Разбилась в пыль. Разбилась в прах.

Андрей стоял, не шевелясь,

В руке сжимая тонкий лист.

Сквозь тусклый свет в ночи пустой

Блистала резкая печать.

Он медлил. Сердце билось глухо,

Как отголосок давних грёз.

Он ждал. Как будто там, за словом,

Ещё есть смысл, ещё есть мост.

Но вот строка – как пламя злое:

"Ты был мне мил, но всё прошло…

(Но если сможешь, разгадать –

В огне есть слово, что зашито,

Оно расскажет правду вспять.)"

Его рука вдруг задрожала.

Не боль, не гнев – немой удар.

Как будто в сердце полыхало,

Но лишь от холода, не жар.

Он перечёл. И снова, снова.

Слова, как нож, входили в плоть.

Но что сильнее – ложь иль правда?

Что в этих строчках? Грёза? Зло?

– Нет… это бред… это насмешка,