Дом переоделся в вечерний свет. Из окна кухни виднелись над дорогой облачные сливки, смешанные с кровавой магмой заката. Выглядели они аппетитно, как хорошо взбитый яичный омлет. Мехико душит высокая пыль, небоскребы и астматическая бездыханность. Должно быть, из-за душного Винсенто Переса я не понял, как легко стало получать кислород в сельской местности. Рвану-ка я в сад босиком. Решетка-гриль, сбежавшая на полпути со стола, обула в сандалии из тени. Пошевели пальцами, и тень никогда не отступит. Весело проверять, как обогретые солнцем ноги, шагая по колючей траве, переобуваются в узор ограждения чужого хозяйства. Белье уже подмышкой, не попались бы соседи. Терпеть не могу вынужденный обмен радостями, только потому что кто-то у кого-то пару раз одолжил соль.
Всегда найдется умник с расспросами о школе, возмущенный прической или формой ушей. Как правило, сосед-клещ, притворяющийся дальним родственником, днем скрывается на работе или наблюдает за тобой из-за двери с очень широким глазком. На сей раз сосед-клещ занавесил свой глазок семейным бельем. За ширмой пододеяльника показались шелушенные пальцы, по ногтям которых с мужской руки проходились садовые ножницы. То и дело на траву опускалась бутылка пива, иногда салатница с начос. Ногти оказались столь отросшими, что с расстояния в несколько футов можно убедиться чемпионской прыгучести ороговевшей пластины в салатницу. Не подглядывай и лишись удовольствия запомнить отврат на всю жизнь. За забором соседа Педрито – так назвал его женский голос с того же участка – громко распевалась «Кармен». Запись сегидильи звучала с катушечного магнитофона. Я протянул две фразы в припеве и на повторах громко выкрикивал слова, не признаваясь курице, попавшейся мне на глаза, в том, что не знаком с композицией.
Возле заставы Севильи
Есть у моего друга кабачок «Лильяс Пастья».
Туда пойду плясать сегидилью
И пить манзанилью.
Тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла.
Давай станцуем, курица. В доме Педрито полдесятка женских голосов обсуждали салаты и закуски, пока сочный рогалик колбасы румянился на точно таком же гриле, как у дона, разве что дядин был без мяса. Надеюсь, на железе петух – тот, что гудел утром в моей голове.
Пора вернуться к задуманному хозяином – к стирке. Специально оборудованная прачечная – по сути обложенная кирпичом квадратная зона три на три ладони. Здесь запахи еды уступают банной сырости, к довольству тоже приятные. Как и Педрито, Винсенто предпочитает белую постель. Высохшая простыня приглашает в отделение пыток. Что еще мы имеем? Пара глубоких бочек воды, нагретых солнцем, тройка железных тазов на пнях. Правее к стене, под навесом, электрическая лампа на толстом шнурке, лейка, кофр для полотенец и белья. На скамье пылятся пакет порошка «Альпийский луг» и ошметки сухого мыла. Подпирал скамью старый гнилозубый крокодил, названный стиральной доской. Здесь же и летний душ: опрокидывающаяся с высоты дубовая кадушка, похожая на ту, что отведена под мусор в кухне-гостиной. Обнимая грязные вещи, я ужасался перспективе стать прачкой.
Дядя пришел проверить, как продвигается дело. Я спросил, собираются ли власти чинить городскую прачечную. Ответ читался в сгущенных к носу бровях и ухмылке. Вторым вопросом я открыто упрекнул город, власти и, естественно, своего мучителя во всеуслышание:
– Какого дьявола население в сто тысяч человек бездействует? Можно же написать коллективную жалобу. Прачечная должна быть! Как и аптека, булочная, спортивный клуб.
