– Сгинь, порча! – лихо развернувшись, я уставился прямо.
Левая стена – ее тень, ее промысел! Не иначе с нагроможденных друг на друга мешков с опилками спрыгнула и подступилась волна волос со шкуры. Шкура бизона век прожила в одном месте. Как я мог забыть чудовищные лохмотья, коими, как покрывалом с бахромой, был пронизан интерьерный предмет. Ничего не угрожает – это всего лишь сушеная кожа. Мертвая кожа, которую растормошил хулиганский ветер. Все же мертвые растянутые куски никогда не выглядят мертвыми до конца.
Однажды я ночевал здесь, на стельке опилок. Отец хотел удивить меня поразительным звездным небом, словно в остальном мире небосклон халтурит. Я мало видел жизнь при свете дня, предельно меньше видел жизнь во тьме. «Холод под небом асьенды Переса казался невыносимым».
Отец хотел обложить меня шкурой бизона, но я решительно отказался, сказав, что лучше умру от холода и попаду к звездам. Роджелайо приговаривал: «В пустыне звезд заблудшие облака буквально съедают атмосферу. В небе гораздо, гораздо холоднее». Даже явление Винсенто с хлопковой батулой и байками о цыганских кочевниках, распиливающих детские пальцы, колени и черепа не облаченных в шкуру малолеток, не примирили соседствовать с дохлым бычком. И только по небу скользнула падающая звезда, отец отнес меня на кровать.
Под крышей проходной, в мягком освещении бензиновой лампы, передо мной предстал не столь загадочный быт. Не одним хозяйством довольствовался Винсенто. Отшельнической натуре не чужды предметы с историей. На рейке с крючками отдыхал костюм. Затвердевший, точно мокрое белье на русском морозе, кафтан вышит золотой нитью, петли мизерные, позолоченные в общую гамму. Поверх кафтана была шляпа из бобрового фетра, а под подкладкой – замшевые укороченные брюки, растянутые в коленях. Под тряпками – еще одна дюжина деревянных шкатулок. Наконец, попалось что-то и для меня. Холодное оружие – мачете, охотничьи ножи, стилеты – набор мясника. Я забеспокоился снова: стоит ли злить достопочтенного дона. На гвозде за антресолью скрылась гладкостволка с резной рукояткой, а поверх ружья – патронташ.
– Мать моя, – вырвалось у меня. Запасливый. Интересно, а ружье заряжено? Просунув левую руку сквозь обойму, я приподнял ее и подвесил палец правой кисти на курок. Тело оцепенело. Сердце в бег. Возник кадр из фильма о конкистадоре Эрнане Кортесе. Один из солдат войска Эрнане приставил ружье к голове закопанного по шею в песок ацтека и произнес предсмертную речь: «Куда положу глаз, туда положу и пулю».
– ГУСТАВО! – громом ворвался голос Переса. Меня схватило, я подпрыгнул и нажал на спусковой крючок.
– «Чтик», – затрещал курок, действуя побудителем инстинктивного отскока. Механизм сработал или нет? Я взглянул на руки: ладони были целые, но потные. Должно быть, палец соскользнул. С облегчением я упал на мешок с опилками, ненадолго расслабившись в колючей мягкости.
Сквозной коридор дома вывел из красной пещеры прямиком в одно из чудес асьенды – в цветущий кактусовый сад с цветами туберозы. Я притормозил в арке, дом и земельный участок отделяли целых полфута. Как хорошо, красиво. Мир поменялся. Был прекрасный дом человека, теперь прекрасный мир Бога. На улице ноздри пробили сладость настоящего помидора и тонкое благоухание кактусовых цветов. Кактусы, кругом кактусы. Зеленые вытянутые шипованные «огурцы» охраной оцепили раскладной стол по левой стороне и веревку с постиранным бельем – по правой. Кактусовые белые и розовые цветки с нежными заостренными лепестками выпрыгивают из колючего пушка навстречу солнцу.
