– В Мехико кактусы не пышнее. В Мехико цветы Федерико-Густаво не замечает.
Хозяйство Пересов обширно, поля видятся на целый акр – края нет. По ровной плодородной земле в строгом порядке располагались теплицы, полупрозрачные палатки с акварельными пятнами красного и зеленого.
Чем дольше стоишь, тем больше видишь. Иди по сорняковой тропе, обшарпанной ходом, но тем не менее не затертой галопом толпы, – дома будут по левой стороне, а участки по правой. Все здесь правильно, словно так и задумал Господь. Даже мне – ребенку – это доступно. Томаты круглые и большие. Живопись вокруг тепличного сада. Оглядевшись, я не увидел художника с мольбертом, которого иногда встречал в скверах Мехико. Никогда не понимал, в чем необходимость перерисовать деревья, реки, горы. А сейчас, кажется, понял. В детстве помидоры Переса росли прямо из земли, без всякой томатной сауны. Выкупленной земли под скромный бизнес было не больше 50 ярдов. Не было оборудования, механического подъема крыши над штабелями ящиков. Была вот эта сплющенная ржавая нефтяная бочка с облупившейся синей краской.
– Долго ждать твой зад на моем поле? – плантатор изнемогал в желании показать богатства. О намерении провести экскурсию говорил размашистый шаг астронавта по Марсу, такому же красному, как этот огород. А я стоял у сада. Свежий воздух или здравый смысл, но я осознал, каким рискам подверг жизнь, схватив ружье. Безрассудный идиото. Отчитав себя, как положено, два раза, я дернул за овощеводом и Агатой, опережавшими самоубийцу ярдов на десять.
Приближаясь к теплицам, я вдруг оказался в облаке сухой пыли, вызванной стремительно бегущей ксолоитцкуинтли[7].
Умей еще собака бегать, а то лапы заплетаются. Близости не будет:
– Фу, животина. Фу, Агава, Агата, как там тебя…
Взъерепененная дружелюбная собака хуже дикого кабана. Его хоть можно спугнуть.
– Синьор, помоги. Ксоло неуправляемая.
Ближняя теплица равнодушно ответила: «Штаны береги». Через секунду торпеда приземлилась на моем животе. И вот я на лопатках, прибитый тяжелыми лапами. Вас когда-нибудь нокаутировало животное, мечтающее лобзать подбородок? Зверя не ударишь, не шлепнешь. В таком положении противник сильнее, любвеобильнее. Нельзя драться с тем, кто влюблен в тебя. Я спрятал голову за локтями, вприсядку уползая от напасти.
– Все, честно, я понял, понял: ты мне рада. Слезай давай!
Исполненная добрым бешенством, Агата просунула язык меж локтей и сделала-таки свое черное дело – облизала подбородок и даже слегка прикусила.
Чуть собачьи страсти поутихли, я предстал перед синьором Пересом и нарвался на замечание.
– Ох, черти, туловище потаскали! А ведь еще след от автобуса из Мехико не сровнялся…
– Не понял?
– Штаны новые на коленке. Рвано!
– Это собака, да и не новые штаны, – я спрятал дырку.
– Ты напялил их который раз?
– Первый.
– Значит, штаны новые, балбес! Постираешь одежду в бочке. Водопроводную воду из водопровода бережем. Баррель к баррелю, уяснил?
Пара секунд тишины, как вдруг что-то булькнуло за спиной.
– Агата, ну только не свирель!
Винсенто замахал руками, отгоняя запахи.
– Фасоль со вчерашнего обеда. Агата заряженная, как и ружье. Можно ворон отпугивать, – усмехнулся я, отходя от собаки, явно не знавшей хороших манер.
– От фасоли так не воняет, – Винсенто закрыл нос рукавом. – Иди за мной, покажу владения. Не трожь ничего, пока не позволю.
Уверяю, сказанное мною показалось старику смешным, или не стоять мне прямым и целым!
