Так пробовал каждый во сне целовать пустоту.
Шагнуть не решаясь, быть может, сама бы взлетела,
Однако крыло вместо крыльев – насмешка судьбы.
Отчаянный взмах неустойчиво хрупкого тела,
Предчувствие танца задолго до всякой ходьбы.
И только смертельная рана в недвижном полёте,
Когда близоруких богов оскорбляет хвала;
Живое тепло самодельной уступчивой плоти
При мысли безжалостной: Статуя лучше была.
Карадаг
Где киммерийские царили земледельцы,
Где солнце мешкает на рыжих склонах гор
И где прельщается развалинами взор,
Как будто древние не вымерли умельцы,
Там расселяются теперь домовладельцы,
Сдающие внаём рокочущий простор,
И резче всяких букв свидетельствует сор:
Здесь люди – не жильцы, здесь жители – пришельцы;
Над морем вкрадчивым ребристый Карадаг,
Навеки в сумерках очерчен лавой ржавой,
И в скользких трещинах опасен каждый шаг.
Крым всё ещё грозит внезапною расправой
Тому, кто привлечён твердынею лукавой
И на развалинах затеплил свой очаг.
Киммерийская горлица
Все лето, все лето
Горюет горлица на голубой горе,
Не зная, что где-то
Душа сочувствует неведомой сестре:
«Послушай, послушай!
Кому ты молишься, незримая, без слов,
Над морем, над сушей
Зачем разносится твой одинокий зов?
Утрата, утрата!
В безгласном камне узнаешь любимый лик
Весь век до заката
В небытие роняя выплаканный миг.
Оливы, оливы!
Пускай вселенная не Гефсиманский сад;
Мы так же сонливы,
Как были два тысячелетия назад.
Спасите, спасите!
Часы не тикают, но тем слышнее стон.
Хоть солнце в зените,
Всепожирающий владеет миром сон.
Тревога, тревога!
Но помешает ли вещунье трубный глас
Оплакивать Бога,
Который все еще напрасно ищет нас.»
Климат
Ты говоришь мне: причем тут Греция? Разве что климат
Схож с киммерийским, но вбит между культурами клин
Киевом… Ты не права; если Киев – Китеж наземный,
То в звездовидных когтях каменный кокон богов,
Только теперь Коктебель оказался клиникой клана
Хилого, чье ремесло кланяться, клянчить и клясть,
Но милосердия нет у горы Клементьева; имя
Немилосердное нам напоминает клеймо,
Чтобы постыдный ожог считался здоровым загаром,
А киммерийский капкан капищем каперсов слыл,
Даже свидетельствуя, что свой сокрушительный климакс
Гея, матерь Земля, переживает еще,
В судорогах породив Элладу и Киммерию,
Обворожительный Кипр и обольстительный Крит,
Но в состоянье критическом разве родится Пракситель
Или Пигмалион? Властвует лишь Дионис
Кризисом, и потому еще содрогается кратер,
Клитор вакханки Земли, и запоздалый оргазм
Гаснет веками, пока вторгается звездное небо
В лоно, где камни поют, но приближается спад:
Для человечества СПИД, а для Земли увяданье
В бездне бесстрастной, куда ветхие веды ведут,
Не запрещая волнам заклинать прибрежные камни,
И замирающий клич каяться квелым велит.
Закат заката
Солнечные закаты вышли из моды, —
сказал Оскар Уайльд, –
но затянувшийся восход —
зрелище на любителя;
не потому ли Гомер и Мильтон
предпочли слепоту,
чтобы не видеть,
сколько пластов
над разрушенной Троей;
её последний пласт —
Третий Рим;
когда Тернер ввёл в моду закаты,
а Козлов под вечерний звон ослеп,
чтобы не видеть заката,
слишком похожего на зарево
над сожжённым Третьим Римом.
«Закат Европы» —
ошибка переводчика,
боящегося называть вещи своими именами.
Untergang des Abendlandes —
Закат Заката,
у которого в свою очередь
бывает закат.
Закат + закат + закат =
в сумме небытие,
дело рук его –
курево,
и я затягиваюсь закатом.
Марина
Ваше имя действительно Марина,
