Костей от букв не отличает больше
Могильная ночная белизна;
Не розвальни кумы-чумы под утро
Страшат в опале; нет, страшнее слава,
По-прежнему заслуженная слава,
Когда пророк – отчасти камер-юнкер,
Чьи сослуживцы, не считая мертвых,
Твой памятник хоронят ежегодно,
И вновь на пьедестале ты забыт.
Нет, не тепло застенчивых объятий,
Когда горчат податливые губы,
Как будто в тихом омуте не черти —
Русалочки на барщине весь век;
Не хоровод потомства крепостного
Страшит ночами; нет, страшнее свадьба,
По-прежнему загаданная свадьба,
Когда твердят: всего смешнее ревность,
И как невеста в зеркало на святки,
Душа глядит в заманчивое дуло,
И после смерти выстрел за тобой.
Смерть Ивана Бунина
В лесах прохладный, родниковый запах,
Как будто снизу вверх весенний ливень,
Готовый булькнуть в горлышке зелёном,
Прозрачные пускает пузыри.
И засветло не видишь, только слышишь,
Вернее, чуешь – под ногами звёзды.
Не успеваешь выговорить «ландыш»,
И пропадает белая звезда.
И слово – тоже запах вездесущий.
За веком век благоухает имя,
Когда пыльцою признаков и знаков
Насыщен воздух, нет, не воздух – дух.
И слово чуешь в сумерках душою,
И не вдыхаешь, выдыхаешь только.
Не знает крестник твой одушевлённый,
Кто за него пожертвовал собой.
Свою дорогу находя по звёздам,
Вселенную теряешь ненароком,
И временами солнечного года
Считаешь ты земные времена.
Сказать «весна», когда приходит осень;
Сказать «любовь», когда кругом пустыня;
И суждено тебе сказать «Россия»,
Когда твоя Россия – не твоя.
Всё сказано, и всё тебе чужое:
Земля, деревья, небо, море, лица.
Чужим пером, чернилами чужими,
Усталый, пишешь: «Только я да Бог».
А в зеркале чужой античный профиль,
В чужом гробу твоё чужое тело,
И только тот неугасимый ландыш
За тридевять земель сказал бы:
«Свой!»
Эхо и Нарцисс
Он всё ещё глядит во мрак зеркальный.
Кто знает, где прообраз, где двойник,
Где человек, а где цветок печальный,
Которому подобен зыбкий лик?
Смолк, Эхо, твой призыв первоначальный,
И таинству был предпочтён тайник,
А вместо вас в отчаянье возник
Ваш разговор беззвучно музыкальный.
Взаимность – вот начало красоты,
Для творчества другого нет предлога;
Он, говорят, влюблён в свои черты.
Живая, ты страшилась диалога,
А между тем впервые в мире ты
Увидела, как он похож на Бога.
Мандельштам
На северном ветру заранее опальный
Родился человек и крикнул: «Перестань!»
Убийце, но вокруг усиливалась брань,
И вырос без брони сей саженец миндальный.
Он выкорчеван был, в край выслан чужедальный
И в яму выброшен, хоть протянул им длань,
Где горстка буковок – дар, милостыня, дань
Тому, кого зовут «народ многострадальный».
Из ямы выходец, не слишком он тяжёл,
Но прочного прочней – на будущее посох,
Когда теряешься в разрозненных вопросах,
И слышится в ответ жужжанье чутких пчёл,
Которые поют, угадывая в росах
Мёд незаслуженный: а посох-то расцвёл!
Создатель Ватикана
Убийцею создатель Ватикана
Был, говорят, но не был или был
Воистину неугасимый пыл,
Способный жизнь вдохнуть и в истукана,
И гнёзда свить за неименьем крыл
Из мрамора для душ, пока Тоскана
Не вспыхнула от спящего вулкана,
Таящего спасительный насыл
Предвечного там, где жильё увито
Сквозь виноград побегами плюща,
Явившими в переплетенье сито
Для солнечных лучей, когда праща
Давидова грозит, но, трепеща,
Воскресло то, что якобы убито.
Пигмалион
Мечтатели вздрогнут. Учёные скажут: ошибка.
Искусственных крыльев нельзя заменить налету.
Движение губ. Незадолго до вздоха улыбка.
