Площадь Тяньаньмэнь - страница 12

Меня объяла страшная печаль. Чувство это будто бы отделяло меня от родных, от мира. Я смотрела, как мама играет с братишкой. Смотрела, как папа задумчиво уходит к себе в кабинет. Для них жизнь шла как прежде. Неужели все эти мысли никогда не приходили им в голову? Неужели все мы окажемся в месте, которое описал Цзинь? Неужели все превратимся в черный дым, вылетающий клубами из какой-то странной трубы?

Ноги сами понесли меня в комнату к бабушке.

Она устремила на меня взгляд своих крупных черепашьих глаз.

– Готова выпустить наружу?

– Что выпустить?

– То, что удерживаешь внутри. Оно, знаешь ли, как вулкан. Рано или поздно начнется извержение.

Внутри прокатилась волна чувств. Я ощутила, как на глаза наворачиваются слезы.

– Есть один мальчик.

– Да? А я думала, для этого ты еще маловата. Но если он хорош собой и действительно тебе нравится и у тебя такое теплое ощущение в животе каждый раз, как ты на него посмотришь, то, наверное…

– У-у-у, нет! Он мне совсем не нравится. Я вообще его ненавижу!

– Ну, любовь часто начинается с ненависти…

Она улыбнулась улыбкой крупной жабы.

– По-по, давай серьезно. Он… он сказал мне страшную вещь.

Выражение бабушкиного лица стало ласковым.

– И что он попросил тебя сделать?

– Он мне рассказал, что существует здание, где сжигают…

И тут я ощутила всю горечь этих чувств. Тело содрогнулось от беззвучного рыдания.

– Что сжигают? – уточнила бабушка.

– Сжигают… сжигают тела… мертвых детей. А души их превращаются в дым. Но ведь это неправда, да, по-по?

– И что это за здание?

– Пекинская детская больница.

Бабуля пожевала нижнюю губу. Она пыталась сосредоточиться. Кстати говоря, именно это мне в ней особенно нравилось. Взрослые, как правило, не воспринимали слова детей всерьез. Отвечали безразлично, лишь бы отделаться. А бабушка всегда вдумывалась в мои слова. Только в данном случае лучше бы наоборот. Наконец она заговорила:

– Я думаю, что друг твой, скорее всего, сказал правду.

У меня внутри что-то обрушилось. Одно дело, когда такая история рождается в мире детей. Но, когда взрослый человек – да еще и старый – подтвердил слова Цзиня, я почувствовала, что волосы у меня на затылке встали дыбом.

Бабушка улыбнулась, мягко, меланхолично, – морщины у нее на лбу превратились в овраги, глубоко врезавшиеся в кожу. Взрослея, я все чаще думала про старение – как и все. Я пришла к выводу, что старость – это отклонение сродни болезни, человек от этого делается слабым, неполноценным. Но я никогда не думала так о своей бабушке. Ее руки с венами, похожими на виноградные лозы, сетка морщинок на лбу, мягкая дряблая складка живота, неподвижность артритных плеч, ее древние глаза, в которых плескалась вечность, – для меня все это было не отклонением, а признаком неизменности. Неизменной силы, какой обладает старое корявое дерево, которое, противостоя ветру и непогоде, продолжает цепко держаться корнями за почву.

И действительно: папа работал, мама бегала по делам и по магазинам, мы с братом каждый день уходили в школу, а вот бабушка будто бы вросла в квартиру. Мне необходимо было вдыхать ее присутствие – исходивший от нее густой запах масла для кожи, потому что он приносил умиротворение. Бабушка бывала язвительной – язычок у нее был острый, папе от нее доставалось по первое число, а маму ее слова могли заставить пойти пятнами и выскочить из комнаты. Но хотя, раззадорившись, бабушка иногда больно шлепала меня по запястьям, в целом к нам с Цяо она относилась с ласковым приятием. Сейчас, однако, вид у нее был серьезный; задумчиво поглаживая волоски, росшие на подбородке, она заговорила.