Площадь Тяньаньмэнь - страница 8

Я почувствовала укол раздражения. Начинали болеть ноги. Я уже хотела сказать Цзиню, что мне надоело, что есть дела поинтереснее. И тут он остановился.

– Пришли, – сказал он.

Я проследила за его взглядом. Большое многоэтажное здание. Бетонные стены скрывала тьма, но на каждом этаже были ряды полукруглых окон, изнутри исходило слабое бледно-оранжевое свечение. Крыша по крутой металлической дуге поднималась вверх, очень высоко, на ней переплетались трубы и провода. Даже оттуда, где мы стояли, слышно было негромкий гул внутри здания – в глубинах его работали какие-то механизмы. В темноте здание выглядело и обыкновенным, и чудовищным, но я понимала, что бояться нечего. Я уже поняла, где мы. Над зданием возвышалась труба, она гигантским пальцем торчала ввысь. Трубу я узнала, потому что по ночам видела ее из окна своей спальни. Вот только сейчас ее четкий черный контур так высоко вдавался в темный свод неба, что я показалась себе совсем маленькой, меня замутило от собственной ничтожности; из трубы во тьму вылетали призрачные клубы пара.

Я взглянула на Цзиня. Он странно-серьезным взглядом смотрел на здание.

– Знаешь… что это за место? – спросил он так тихо, что я едва расслышала вопрос.

– Разумеется, – ответила я. – Пекинская детская больница.

Я попыталась произнести это презрительно. Но звук затих во мраке, его заглушила ночь.

Цзинь медленно повернулся ко мне лицом.

– Все так думают.

– В смысле?

Лицо его стало угрюмым.

– Мой отец – он работает в правительстве. И знает то, что знают очень немногие.

– Например? – спросила я сварливо.

– Например, что в этом здании действительно есть дети. Но они там не для того, чтобы поправиться. Они… никогда не поправятся.

Это он произнес едва ли не шепотом.

– То есть?

Меня помимо воли завораживал его мягкий и строгий голос. Я почувствовала, как волоски на затылке встали дыбом – жар дня испарялся, наползал ночной холод.

– То есть это здание… это не больница… это крематорий.

– Крема… Чего?

Он печально улыбнулся.

– Ты вообще ничего не знаешь, да?

– Достаточно я знаю, – огрызнулась я, приготовившись защищать свою честь.

– Тогда слушай, – сказал он. – В крематории детей не лечат. Там сжигают тела детей, которые уже умерли!

Я недоверчиво посмотрела на него.

– Врешь! – выпалила я. – Зачем это нужно? Да и кому?

Лицо Цзиня ничего не выражало. Он говорил без всякого выражения, сухо, но тоном человека, обремененного всеми тайнами мира.

– Потому что… так нужно, и всё.

– Я тебе не верю. Ты все выдумал.

Он посмотрел на меня. Не стал спорить. Ничего не сказал. Просто вглядывался в лицо все с той же странной серьезностью. Она выглядела совсем неуместно на детском лице – помню, что еще тогда об этом подумала. А главное, что вообще-то я ему поверила. Хотя и не хотела. Но поверила. Сердце пустилось вскачь, на бумажный панцирь тонкой и хрупкой кожи начал давить наэлектризованный страх. При этом меня не покидало чувство, что Цзинь пытается меня надуть. Я стала отбрыкиваться.

– Если это так, давай, докажи. Не можешь, да? Потому что ты просто дурацкий врунишка!

И снова мое оскорбление его не задело, он сохранил это свое невыносимое спокойствие.

– Докажу, – произнес он негромко.

Я ждала любого ответа, только не этого. Он меня потряс. А сквозь потрясение подступал страх.

– Давай, – произнесла я неуверенно.

Он закинул голову, посмотрел в темноту.

– Труба, дым!

– И что?

Он снова заговорил совсем тихо – делясь со мной зловещей тайной.