По обе стороны стены - страница 16

Ули изучал взглядом ровный девичий почерк и представлял руки, которые вывели эти буквы: короткие, не покрытые лаком ногти, длинные большие пальцы, чуть кривоватый средний с ямкой на верхней костяшке – след от ручек и карандашей, которые Лиза годами сжимала слишком крепко. Ули так долго носил открытку с собой, что из нее совсем выветрился и без того слабый аромат духов Лизы. Вот бы выяснить, как они называются, ведь они ассоциировались у него именно с любимой.

Сколько раз он доставал карточку? Ему отчаянно хотелось узнать хоть какие-то новости о Лизе, пусть даже совсем крупицы: по-прежнему ли все в порядке или что-то изменилось? Но Ули знал, что открытка – это самое большее, на что он мог рассчитывать: добавь Лиза подробности, и восточногерманские цензоры не передали бы ее послание на почту.

Он вышел на Бернауэрштрассе и оглядел пустынную дорогу. Несколько дней назад колючую проволоку убрали, а на ее месте воздвигли тяжелые бетонные плиты и намертво зацементировали их между восточногерманскими домами по Бернауэрштрассе; пограничники, похоже, решили использовать здания как часть вала, а потому заложили нижние дверные и оконные проемы кирпичами, что не мешало жильцам верхних этажей посматривать в сторону Западного Берлина, а разгуливающим по проходу охранникам – не менее зорко посматривать в сторону любопытных жильцов.

Ули повезло больше: из его новой квартиры открывалась хорошая панорама восточной части города. Оттуда виднелся и парк через дорогу, и окна Лизы, поэтому парень завел привычку, приходя домой, всегда включать свет: а вдруг любимая заметит и поймет, что Ули думает о ней?

Он сунул открытку обратно в карман – на ее законное место, поближе к сердцу. Ули так тосковал по Лизе, что боль была почти физической, и он согласился бы еще хоть тысячу раз пораниться колючей проволокой (а эти глубокие порезы на руках и груди у него заживали очень долго и мучительно), если бы ему удалось такой ценой протащить возлюбленную на свою сторону.

После закрытия границы, когда поднялась жуткая шумиха, они с Юргеном ходили митинговать к Бранденбургским воротам; туда же приехал мэр Западного Берлина Вилли Брандт, который вместе с американским президентом Линдоном Джонсоном выступил против абсурдной стройки, затеянной ГДР. В словах политиков еще чувствовалась какая-то надежда, и воодушевленный Ули отстаивал длиннющие очереди в полицейские участки и местные администрации, а потом умолял чиновников помочь ему переправить Лизу через стену. Но, несмотря на его отчаянные усилия и возмущение всего западного мира, ситуация практически не изменилась: ГДР оставалась суверенным независимым государством и поступала так, как считала нужным, даже если от этого страдали ее граждане.

Ули перекинул ремень сумки через плечо и зашагал по Бернауэрштрассе: хоть город и раскололся на две части, лекции продолжались, разве что кампус Свободного университета заметно опустел, лишившись изрядной доли студентов. Ули миновал небольшую группку молодых людей и приветственно кивнул им; возле заколоченных домов на противоположной стороне улицы теперь частенько собирался народ, словно на пикет, и раздавал петиции, которые Ули добросовестно подписывал, впрочем, полагая, что никакого толку не будет.

Он покосился на шестиэтажное здание и встретился взглядом с восточногерманским часовым, расхаживающим взад-вперед по крыше, небрежно положив ладонь на автомат. Ули притормозил и еще долго сверлил презрительным взором пограничника, пока тот не отступил и не скрылся за карнизом.