Всеволод Иннокентиевич пребывал в хорошем расположении духа. С утра пораньше в честь дня рождения супруга поднесла ему рюмочку наливки, которой как раз хватило «для сугреву». Он уже предвкушал, как вечером сядет за праздничный стол, а уж там… э-э-ххх! Жена готовила божественно и баловала мужа разносолами. На дни рождения каждый раз придумывала что-нибудь особенное. В этот раз супруги решили никого не звать, а спокойно посидеть вдвоем. Они и не любили особенно созывать людей, разве что кто-нибудь сам зайдет…. Предвкушая праздничный обед, Всеволод Иннокентиевич даже крякнул от удовольствия, но служебный долг требовал его присутствия на службе. Всеволод Иннокентиевич бросил взгляд в зеркало и, подмигнув собственному отражению, вышел из дома и направился в полицейский участок.
Хоть Всеволод Иннокентиевич и был почтенного возраста, но выправку и осанку не потерял и мог одним ударом уложить любого обидчика, с удовольствием делал ту работу по дому, где требовалась грубая мужская сила, а зимой окунался в прорубь, поэтому ни насморка, ни кашля и никакой другой хвори у него отродясь не было. Ростом выше среднего, коренастый, седоволосый и седоусый, он любил, чтобы усы были закручены кверху. В городе его уважали, потому что знали: хоть и суров бывал главный полицейский, но мзду не брал, судил всегда справедливо, невзирая на чины и звания.
Собственных детей они с супругой не нажили. Судачили об их семье в городе разное, но шепотом. Несмотря на сплетни, жили они с женой всю жизнь душа в душу, а горожане поговаривали, что свою жену он увел у самого барона Мантенфельда, который Всеволода его со временем простил, хоть сначала они и не общались. Те же злые языки не забывали добавить, что повезло барону, если бы не Всеволод Иннокентиевич, то остался бы он без продолжателей рода, а так вон каких два красавца! Да что там говорить, дела давно минувших дней, все быльем поросло.
В участке было на удивление тихо, только у входа топтался какой-то мальчонка.
– Ну, а ты чего здесь ошиваешься? Другого места нет? – Нарочито грубо прикрикнул Всеволод Иннокентиевич, но мальчонка совсем не испугался – знал, что не со зла.
– Слышь? А ну поди сюда! Сказать чего хочешь? Вижу, мнешься. Заходи. Он слегка подтолкнул мальчонку. – Только по делу! Будешь сопли жевать – вытолкаю взашей. Говори!
– Господин полицейский, меня Роберт зовут.
– Я что, не знаю, как тебя зовут? Если поднапрягусь, так и дату рождения твоего вспомню. Тоже мне, – Всеволод Иннокентиевич прищурил левый глаз и поправил усы. – Да ты боишься чего? Вон трясешься весь и не от холода…
– Я вам все как на духу расскажу, хоть мне и сказали помалкивать, но я не могу, прям в груди печет, не могу смолчать, – испугано проговорил мальчик.
– Ты сначала расскажи, а потом не примени добавить, кто смолчать велел. Мне это тоже очень хочется знать.
Роберт вытаращил глаза и на одном дыхании выложил все: про труп, про конюшню, про то, как доктор велел помалкивать.
Всеволод Иннокентиевич слушал внимательно, ни разу не перебив. Когда Роберт закончил, он оставался в той же позе. Роберту даже на минуту показалось, что полицейский начальник спит с открытыми глазами, но ничего предпринимать не стал, а просто сидел и ждал, что будет дальше. Через пару минут, которые Роберту показались вечностью, полицейский резко вскочил и стал мерять кабинет шагами, бормоча себе под нос такие слова: «Бусины, да, точно подметил, подобрала бы. Почему сам ко мне не пришел? Странно. Ага. Поинтересуюсь, всенепременно».
