Он разливал чай с таким вниманием, будто проводил священный ритуал. Комната потихоньку наполнялась уютом, как будто невидимые стены отталкивали тревогу, оставляя внутри только свет и тепло. Он начал рассказывать истории – глупые, весёлые, иногда странные, с неожиданными поворотами. И дети даже смеялись. По-настоящему. А тем временем, где-то далеко, в другом, почти забытом слое этого мира – Адам и Ди ползли сквозь лабиринт. С потолка капала ледяная влага, будто сам камень плакал. Тусклый свет бился о пыльную тьму, угасая, оставляя после себя лишь рваные тени и золотистые пятна на облупленных стенах. Где-то в глубине еле слышный, жутковатый скрип. Проходы сужались, обрастали ржавчиной и плесенью, превращались в тоннели, чьи стены будто дышали, медленно, тягуче, словно подглядывали. Воздух становился густым, тяжёлым, с приторным запахом гнили, мокрого дерева и чего-то сладко-мёртвого. Сами коридоры будто переговаривались за спиной, тянулись к ним, смеялись беззвучно. Адам шёл почти вслепую, рукой нащупывая выступы на стенах. Каждый шаг, как сквозь вязкий сон. Он звал детей. Кричал. Но его голос утопал в лабиринте, исчезая, как будто его проглатывали стены. Ди спотыкалась, царапала ладони, падала и поднималась, бормоча что-то, пытаясь успокоить хотя бы себя, но её слова гасли в воздухе, как пепел в воде.
– Они здесь…они должны быть здесь… – шептал Адам, будто не к ней, а вглубь себя.
В какой-то момент он сел. Пол с матами был ледяным. Сырость пробирала до самого сердца. Адам закрыл глаза. Вдох. Медленный, надломленный выдох. Ди опустилась рядом. Подтянула колени, обняла себя. Хотела дотронуться до него, положить руку на плечо, но что-то остановило. Он казался неподвижным, как скала. Глухим. Замкнутым.
– Эй, мы найдём их. Слышишь? С ними всё будет хорошо. Я верю. – Ди говорила тихо, но в её голосе дрожала надежда, как пламя в сквозняке.
– Почему ты всегда такая спокойная? – Адам говорил, будто боялся спугнуть самого себя. – А если их нашел кто-то другой?
– А почему я должна верить именно в твой исход? – в её голосе появилась острота. – Ты всегда ждёшь худшего, Адам. Всегда. Не устаёшь от этого? Ты ведь не железный. Хватит тащить всё на себе. Я больше не могу смотреть, как ты грызёшь себя изнутри.
– Я… я просто стараюсь. Исправить. Искупить. – он говорил, будто слова давались ему через боль, как шаги через битое стекло. – Разве я так плохо справляюсь?
– Адам, ты не виноват. В том, что было. "Она" бы не хотела видеть тебя таким.
– Нет… – он мотнул головой. – Нет, ты не понимаешь. Ты всё не так понимаешь.
– Тогда объясни. Но, прошу, перестань карать себя. Посмотри вокруг, замкнутый круг. Ты продолжаешь играть роль, от которой уже ничего не осталось.
Она замолчала, глядя в темноту. Потом, тихо:
– Подумай, почему я всё ещё с тобой?
Адам хотел что-то сказать. Имя, слово, просьбу, но всё застряло где-то между горлом и сердцем. Слёзы скатились по щекам Ди. Слишком долго она молчала. Держала это в себе. Надеялась, что сможет сказать всё ему вот так, прямо, глядя в лицо. А теперь голос предал её, и только слёзы говорили за неё. Пусть это только маленькая часть крика души, но он дал начало откровения. Он смотрел на неё, растерянный, подавленный, раздавленный собственной виной. Сердце сжалось. Он протянул руки. Обнял её. Она зарылась лицом в его плечо. Заплакала громче. Слёзы жгли ему кожу сквозь ткань.
