– Она возвращается, – прошептал он.
Не для детей. Для себя. Как диагноз. Как неизбежность. Он направился к двери, на ходу проверяя внутренние карманы: ключ, зажигалка, кусок тёмной материи. Что-то блеснуло в руке – металлическое, будто часть старого циркового реквизита, преобразованного в оружие.
– Останьтесь здесь, – сказал он быстро, твёрдо, не оборачиваясь. – Не выходите, что бы ни случилось. И не смотрите в зеркала.
Он не дал времени на возражения. Дверь захлопнулась. Они остались вдвоём. И за тонкой стеной снова зашипело. Коридоры лабиринта дрожали от звуков: глухие удары, стон стекла, резкое шипение, как будто воздух резали лезвием. Свет мерцал, сине-белые вспышки плясали по зеркальным стенам, отбрасывая тысячи искажённых отражений. Адам шёл вперёд, быстрыми шагами, но без суеты. Его тень дробилась в отражениях, растягивалась, повторялась сотни раз. И тогда она появилась: белая, как выскобленное полотно. Громадная, скользкая, извивающаяся, с клыками, как кинжалы, и глазами красными, бездонными. Она вынырнула из зеркала, словно из воды, вывернулась в реальность, треща стеклом. Адам не дрогнул. Он снял свой цилиндр и вытащил оттуда первую карту. Карта вспыхнула в его руке. Превратилась в тонкий, изогнутый кинжал, блестящий, как зеркальная сталь. Он метнул его, удар пришёлся точно между чешуёй. Змея зашипела. Стены задрожали от её гнева. Она метнулась вперёд, огромной волной, но Адам уже выдернул следующую карту. Цепь. Она вылетела из его руки, обвивая шею твари, пытаясь сдержать натиск. Он прыгнул в сторону, в последний момент избежав удара хвостом, который врезался в стену, разлетевшуюся осколками. Один осколок рассёк его щёку. Кровь стекала по подбородку. Но Адам даже не поморщился. Из цилиндра – новая карта. Сфера из красного стекла, пульсирующая жаром. Он швырнул её, взрыв света, жара, резкий вопль твари. Её плоть дымится, отражения на стенах замирают на миг, как кадры испорченного фильма. Змея взвыла. Швырнула тело на него. Он рухнул, цилиндр выкатился из рук. Челюсти приблизились к голове. Но он успел, схватил последнюю карту. Карта загорелась в его ладони, разрастаясь в форму из огня, во всплеск розового пламени, который он вбил прямо в пасть твари. Змея закричала. Широко. Безмолвно. Стекло треснуло. Лабиринт застонал. Она исчезла, отпрянула в отражения, унося с собой боль, шипение, искажённый образ самой себя. Адам остался на полу, в крови, среди осколков, со сбившимся дыханием. Цилиндр дрожал у его ноги. Он вытер лицо. Медленно поднялся.
– Прости, Мэри, – сказал он глухо.
Он встал, тяжело дыша. Кровь из рассечённой щеки стекала на ворот рубашки, тело ныло от ушибов. Цилиндр валялся рядом, обугленный, исписанный чернотой на внутренней подкладке. Но змея исчезла. Стекло затихло. Трещины сомкнулись, отражения снова потекли ровными потоками по стенам лабиринта. Всё выглядело спокойным, как будто ничего и не было, ни змеиной пасти, ни крови на полу, ни взрыва карт. Но Адам знал: покой – это маска. Из глубины зеркал проступила тень. Сначала размытая, будто пятно света на воде. Потом черты, тонкие, бледные. Мэри. Её взгляд не был злобным. Он был усталым. Почти человеческим. Она стояла по ту сторону, как пленница, коснувшаяся стеклянных прутьев.
– Отпусти, – шептала она. – Отпусти меня, Адам.
Тишина между ними висела, как паутина. Он молчал. Пальцы сжимались в кулак. Его отражение рядом с ней казалось старше, темнее, чем он сам. Будто там, в зеркале, жил совсем другой человек. И всё же он не отпустил. Адам не ответил сразу. Его пальцы дрожали. Он опустил руку.
