Также перед ним постоянно возникали образы индейских женщин и детей, в убийстве которых он принимал непосредственное участие, когда был в испанских колониях. Они являлись ему постоянно с наступлением темноты и протягивали к нему худые дрожащие руки.
Он был не в силах избавиться от того, что съедало его изнутри и, возможно, был бы рад, чтобы очередная стычка стала бы для него последней, и чья-то более ловкая шпага пронзила бы его грудь и прекратила его страдания, но этот момент все не наступал, и в ожидании предстоящей гибели, он постоянно пытался найти утешение в бутылке, но как только его разум прояснялся, этот ужас, мешавший ему спать по ночам, возникал перед ним снова.
Однажды он в очередной раз выглянул в окно и с раздражением произнес:
– Опять эти поля и горы. Скука. И никакой разбойничьей шайки, чтобы размять свои кости и перекинуться парой слов.
– Как будто тебе было мало той встречи на рынке, где ты перебросил какого-то бургера через корзины с овощами, а потом чуть не огреб гостинцев от его подмастерьев?
– Надо же мне было хоть как то развлекаться. Тем более, этот немец был слишком несговорчив. Не мог просто подарить мне тот окорок, который так аппетитно красовался на его прилавке.
– Из-за какого-то окорока мы чуть не застряли в этом городишке надолго, а то и навсегда. Если бы не Фридрексен и его парни… Хорошо, что они едут с нами.
– А чем мы им будем обязаны за такие услуги?
– Думаю, что им заплатили достаточно. Хотя, возможно, на границе они и постараются сорвать и с нас кусок побольше. По крайней мере, судя по их лицам.
– Кстати,– сказал Кристоф. – Раз уж мы отъехали так далеко, не плохо было бы узнать твой план.
– Какой именно?
– Как ты хочешь завоевать сердце принца, склонив его к женитьбе на нашей французской звезде?
– Все гораздо проще, чем ты думаешь. Как я тебе говорил, принц – избалованный ребенок, окружение которого полностью должно, по его мнению, потакать всем его капризам- эта черта свойственно большинству королевских особ. Что поделаешь – они никогда не сталкивались с трудностями, и им никогда не приходилось пробивать себе дорогу со шпагой в руке, как нам.
– По-моему, ты его немного недооцениваешь. Вспомни Ла Рошель – чему нас с тобой там учили? От противника необходимо ожидать самого неожиданного и решительного шага в любой момент и быть готовым ко всему, и не важно, кто он – проклятый гугенот или польский принц, – с усмешкой добавил он. – К тому же, он окружен советниками и необходимо также будет получить одобрение его августейшего отца – кто он там у них – князь или король…
– Принц любит красивые игрушки. Одну из них я как раз ему и везу.
– Какую же?
Франсуа слегка улыбнулся и достал из недр кареты скрытую от глаз небольшую шкатулку. Приподняв крышку, он вынул оттуда небольшой предмет и протянул его собеседнику. Тот взял его в руки и с удивлением начал разглядывать.
Это был маленький миниатюрный портрет французской принцессы, со всех сторон обрамленный золотом и драгоценными камнями, и выполненный так искусно, что, казалось, с портрета на него смотрело живое, дышащее свежестью, лицо девушки неземной красоты. Ее лучистые глаза сияли детской чистотой, а лучезарная улыбка светилась с такой притягательностью, что невольно вызывала улыбку в ответ.
Что и говорить, этот портрет был вершиной изобразительного искусства, которую только могли достигнуть художники при королевском дворе. Такой удивительно живой облик не в силах был бы создать даже недавно умерший Жак Калло – один из лучших рисовальщиков того времени.
