Утром он услышал, как Палыч загремел лопатами, собираясь чистить загоны свиней, и вышел ему на помощь. По старику не было видно, что он как-то озабочен. В его поведении ничего не переменилось. Он вёл себя как обычно.
– Ты веришь мне? – спросил парень.
– Конечно, а что переменилось? Просто я теперь знаю о тебе немного больше, чем раньше и всё. Могу я дать совет, так, по-стариковски?
– Валяй.
– Ты только не дай злобе вытеснить из души то хорошее, ту веру, что у тебя была раньше. Нельзя по поступкам одних судить обо всех. Будь человеком. И это, ты давай получше лопатой работай, а то как будто её в первый раз видишь.
И Палыч рассмеялся.
Несколько раз ещё он ходил наверх, теперь уже без Палыча. Он не говорил ничего старику, не хотел, чтобы тот волновался. А код, что от верхней двери, подошёл и к нижней. И каждый раз, он видел там, наверху, только темноту, ветер, сшибающий с ног, и несущиеся над землёй миллиарды снежинок, скрученных в бешеный хоровод. Пять минут наверху, возле открытой двери, это то, ради чего он снова и снова карабкался наверх. Он не собирался оставлять это занятия, хоть оно и было бесполезным. Земля не хотела принимать уничтоживших её, и всё то, что она создавала миллионы лет, людей. Солнце скрылось за облаками пепла и пыли и больше не грело планету.
Вот и сегодня, закончив утреннюю уборку в загонах, он, сославшись на то, что пойдёт немного прогуляется, вышел и, не торопясь, стараясь не привлекать к себе внимания, пошёл по коридорам. До верхней площадки он добрался без проблем, оделся в тёплое, тот рюкзак с одеждой, так и лежал здесь, и провернул колесо на двери.
По обыкновению, Вадик зажмурился, ожидая укуса ледяного ветра, но его не последовало. Холод, конечно был, но вот ветра не было, вернее почти не было. Не ветер, ветерок, гнал по земле лёгкую позёмку. Да и сумрак был не такой густой. Солнца конечно не было видно, всё небо было плотного серого цвета, но всё же оно было светлее, чем обычно, можно было даже разглядеть вершины соседних холмов, хотя, конечно, разглядывать там было нечего. Голая ледяная пустыня, в которой, то там, то здесь, торчали обломки вековых лиственниц, которые смогли устоять перед натиском мощи, что обрушил на планету человек, мощи оружия, ядерного оружия, изобретённого, как орудие сдерживания врага, в лице себе подобных, отличающихся только тем, что они иные, чужие, инакомыслящие. Оружия, которое применили против всего живого, против самого естества, против природы. Глазу практически было не за что зацепиться, повсюду снежные барханы. Но разум верить глазам не хотел. Разум твердил, а вдруг там, за холмами всё не так уж и плохо, стоит только пройти немного и вот она, жизнь, не тронутая огнём и ледяным ветром. И он шагнул, туда, куда вела его надежда, туда, где его память рисовала красочные картины, сейчас, пока погода позволяет.
Прикрыв, дверь, чтобы внутрь не нанесло снега, он зашагал к вершине ближайшего холма. Было холодно, но терпимо. Снежный наст держал вес парня, ветер сделал своё дело, утрамбовал снег так, что можно было идти как по дороге. Он почти добрался до вершины, как на пути попался небольшой возвышающийся над поверхностью сугроб. Не желая перелазить через него, парень взял немного правее, стараясь обойти, прямо по его подножию и только сделал шагов пять, как наст предательски скрипнув, треснул, и Вадик провалился сквозь мягкий рыхлый снег. Он только сверху был уплотнён ветром, а внутри был таким, как будто бы только что выпал, пухляк, так называл его когда-то дед. Вадик оказался в снежной яме, рук не хватало, чтобы дотянуться до её верхнего края. Побарахтавшись немного, пытаясь уплотнить снег, чтобы вылезти наружу, он понял бесполезность этой затеи. Оставалось только одно, пытаться под снегом копать тоннель, пока не выберется из ямы, в то место, где снег будет не таким глубоким.
