Он не будет подробно описывать этот ритуал даже в самых откровенных мыслях. Это было слишком личное, почти священнодействие. Скажем так, это включало в себя старый кожаный ремень, уединение и ту степень физического воздействия, которая переводила ментальный хаос в одну-единственную, острую, всепоглощающую точку ощущения. Боль, как ни странно, обладала для него очищающим свойством. Не тупая, ноющая боль болезни, а короткая, яростная вспышка, которая выжигала все лишнее, оставляя после себя пустоту и удивительную, звенящую тишину в голове. Холодное утешение дисциплины.
Когда все закончилось, он еще долго лежал на кровати, тяжело дыша, ощущая, как по телу разливается странное умиротворение, а в голове воцаряется порядок, сравнимый разве что с идеально расставленными по алфавиту книгами. Мир вокруг стал четче, звуки – громче, запахи – острее. Головная боль исчезла, словно ее никогда и не было. Теперь он был готов. Готов снова взглянуть в лицо тому, что так напугало его на Вересковой пустоши.
Было далеко за полночь, когда его старенькая машина тихо подкатила к дому Эмили Портер. Туман немного рассеялся, уступив место низкой, тяжелой облачности, сквозь которую проглядывал ущербный, больной на вид месяц. Вокруг не было ни души, только ветер тихонько посвистывал в кустах вереска, создавая иллюзию чьего-то шепота.
Артур не стал подходить к самому дому. Он знал, что ему это не нужно. Обостренные после «сеанса» чувства позволяли ему воспринимать эмоциональные отпечатки на расстоянии. Он остановился у старой, корявой сосны на краю участка, закрыл глаза и позволил себе погрузиться в то, что осталось здесь после недавнего визита… незваного гостя.
Сначала был холод. Тот самый, липкий, пронизывающий, который он ощутил в спальне Эмили. Но теперь он был сильнее, почти физически ощутимым, словно кто-то дышал ему на кожу ледяным воздухом. Затем пришел страх – волнами, одна за другой, каждая сильнее предыдущей. Это был не просто испуг Эмили, это было что-то более древнее, первобытное. Ужас маленького существа перед невидимым хищником.
И сквозь этот ужас начали проступать другие ощущения. Неясные, обрывочные, но оттого не менее тревожные. Он почувствовал… голод. Не физический, а какой-то иной, извращенный. Жажду эмоций, страха, отчаяния. И еще – одержимость. Холодную, расчетливую одержимость коллекционера, собирающего не марки или монеты, а нечто гораздо более интимное, пропитанное человеческой сутью.
В какой-то момент Артуру показалось, что он видит… или, скорее, ощущает… присутствие. Нечеткое, расплывчатое, как тень в тумане, но определенно нечеловеческое. Оно было лишено тепла, лишено сочувствия. Только этот сосущий голод и тихая, злорадная радость от причиняемого страха. И где-то на периферии этого ощущения, как слабый, едва различимый фон, он уловил еще одну эмоцию – не принадлежавшую ни жертве, ни этому… существу. Это была странная смесь стыда, возбуждения и… глубокого, застарелого одиночества. Эмоция «кукловода»?
Видение, если это можно было так назвать, оборвалось так же внезапно, как и началось. Артур открыл глаза, чувствуя, как по лицу стекают капли пота, несмотря на ночную прохладу. Он тяжело дышал, сердце колотилось в ребрах, как пойманная птица.
«Это не просто вор, – окончательно понял он, и эта мысль принесла с собой не облегчение, а новую волну тревоги. – Это нечто… паразитическое. Оно питается страхом. И оно не остановится само по себе».
