– Ты, кровопийца лютая! Что ж ты наделала!
– Я наказала дерзкую тварь. Червь, посмевший протянуть руку к дочери и супруге ярла, жизни не достоин.
– Ты?.. – Баба не назвала ее по имени, хоть и догадалась. Да и все догадались, чего уж там греха таить. Слухами земля полнится. Кто еще из жен ярлов кровавый урожай собирал по обоим берегам Ауд Мора, за Аен Махой и в Лесогорье? Мало кто, понятное дело, мог ее описать, да во внешности ли дело? Видно птицу по полету, а человека – да и сида тоже – по делам.
– Да. Я – Мак Кехта, – подтвердила феанни. – Я мщу, и нет ни в сердце, ни в разуме моем мира с салэх. Сдохните все, грязные твари.
Вот сказала так сказала. Ни прибавить, ни убавить.
– Ты мстишь? – медленно произнесла баба. – Ты не мстишь, ты лють свою тешишь. Крови никак не напьешься, навроде стрыгая злобного. Будь ты проклята на веки веков. Чтоб тебе дитя никогда не качать, чтоб ты захлебнулась кровушкой нашей, чтоб тебя гром с неба поразил. Не любить тебе и любимой не быть, гадюка ядовитая. Чтоб ты своим ядом траванулась, своей сталью закололась, своим языком подавилась… Хуже ты зверя лесного, хуже волка с медведем – они без нужды овцы не задерут. Хуже стрыгая с клыканом – они на прокорм себе убивают. Ты ж, ведьма беспощадная, радуешься, коли жизни лишаешь. Пускай кровь, тобой пролитая, на тебя ж и падет… Будь ты проклята!
Я видел, как напряглась спина перворожденной. Того и гляди, за клинки схватится. Не успеем тогда осмелевшую от горя бабу защитить. Порешит. Как есть порешит…
Видно, и Сотник подумал о том же.
– Уходим. Рысью!
Мак Кехта зашипела, плюнула в грязь и выслала своего черно-подпалого в рысь.
– На восход. К Аен Махе, – продолжал направлять Сотник.
К Аен Махе? Это правильно. Мне одно непонятно: как мы теперь на левый берег переправимся? С лошадьми. Даже если лодку найдем, их-то в нее не затащишь. А надо удирать. Как можно быстрее и как можно дальше. Разумеется, я ни единого мига не предполагал, что в арданах проснется тщательно забитая храбрость и они снарядят отряд в погоню. Это вряд ли. Вот расстрелять нас из луков они могли бы запросто, если бы захотели. Стрела из охотничьего лука, попав коню в бок, прошивает насквозь. Он ведь на лося да на оленя снаряжен. И две-три сотни шагов для прицельного выстрела не помеха. Но коли сразу не кинулись, догонять для мести уже не станут.
Я повторюсь: у мирного человека – ремесленника, охотника, крестьянина – в душе сидит запрет на убийство. Дело даже не в боязни согрешить и не пройти Поле Истины. Просто претит отнятие жизни. Это воины, разбойники, пираты давно через природу переступили, зачерствели сердцем. Кто всю жизнь мечтал о разудалой жизни, тот – раньше. Кто поневоле в войско попал – со временем. Сердце такой же орган, как и ладонь или пятка. Мозоль нарабатывается. Или всего-навсего устает сопереживать. Не у всех людей. Некоторые до смерти каждую пташку, каждую букашку, травинку-былинку жалеют. Так исключения из правил правила подтверждают. Кто ж из учителей это говорил? Кажется, Арисфон. Он нам основы землеустройства и измерения преподавал. Как сейчас помню: коли две стороны в треугольнике равны, так и линия, из угла к середине третьей стороны проведенная… Что она там делает? Вот те на! Забыл. То ли угол напополам делит, то ли еще чего-то… Ну, это не важно. Важно, что ошибался я в сиде. Никаких сдвигов в ее душе не произошло. Как была кровавой убийцей, так и осталась. Жизнь людская для нее дешевле разменного медяка. А жаль. Не в том смысле жаль, что дешево ценит, а в том, что ошибался. Не удалось добром смягчить заскорузлую душу. Уж не знаю, возможно ли это вообще и какие усилия для того нужны.
