».
Свет в зале уже погас. На сцене виднеются кое-какие декорации. Дверь с ободранным почтовым ящиком. За дверью задрипанная квартирка. Комнатенка с кроватью, стулом, столом. За окном сумерки, качается фонарь, метет метель, на столе неряшливые остатки утренней трапезы. Свечка.
Пауза перед спектаклем затянулась сверх меры. Зрители давно расселись, прислушиваются, присматриваются. Кажется, откуда-то из-под земли доносится моцартовский реквием. Такой приевшийся, но как всегда гениальный, донельзя суровый, как бы нагнетающий.
Вдруг в глубине зала затеялась какая-то возня. Кто-то пробирается, нарочито неловко протискивается между рядами стульев. Словно не свое место ищет, а рассеянно и устало продирается сквозь уличную толпу.
Это – Я.
Луч прожектора выхватывает меня из мрака и уже не отпускает.
Зрители(возмущенно). Безобразие! Вы мешаете! Куда лезешь! Осторожнее по ногам! Хамство какое!
(Я в пальто с комьями мокрого снега на плечах и воротнике. В одной руке дымящаяся сигарета, в другой одновременно кейс и авоська с картошкой.)
Я(флегматично). Приду домой, сварю картошечки…
Зрители. Тсс!.. Тсс!
Я. Господи, устал же, как собака.
Зрители. Вот оно, бескультурье-то!
Я. Пардон, сорри.
Зрители. Да цыц! Мать твою!
Я. А еще лучше пожарить… Только на чем жарить? Маслице-то все вышло…
(Наконец выбираюсь на сцену, останавливаюсь перед дверью, слепо тыча ключом в замок. Мое внимание привлекает почтовый ящик.)
Я. Гм, тут конвертик, письмецо! Кто теперь письма пишет?!.. (Достаю письмо, вхожу в квартиру, сажусь за стол, почему-то зажигаю свечку, кладу перед собой письмо, рассматриваю…)
Абсолютно то же самое происходило и наяву.
Что-то было, так мне сразу показалось, – что-то необычное в виде самого конверта, напоминающего отчасти какую-нибудь бесплатную рекламную рассылку. Определенно в этом чувствовалась какая-то мистификация и подвох. Мой адрес на месте, но адрес отправителя отсутствовал.
Я задумался, безуспешно стараясь отгадать, от кого могло быть это странное письмо. Затем я поднес его к свече (у нас из-за какой-то очередной апокалиптической аварии уж как сутки вырубили электричество). Посмотрел письмо на просвет. Хотя оно было совсем тоненькое, но ничего сколько-нибудь отчетливого различить не удалось. «Гм!» – все, что я мог сказать самому себе. Пощупал.
Наконец, когда решил, что достаточно раздразнил свое любопытство, разыскал ножницы и очень аккуратно надрезал конверт по самому краю. Заглянул внутрь. Там оказался сложенный пополам плотный листок – ничего больше.
Но лишь только я собрался развернуть листок, как в это самое мгновение раздался телефонный звонок. Продолжая держать письмо в руке на отлете, я взял трубку.
– Уже прочел? – загромыхал в трубке жестяной, словно искусственный голос гипертолстяка-компьютерщика Варакуты. – Сначала здравствуй, Варакута, – сказал я.
– К чертям твое здравствуй! – прокричал он нервно. – Отвечай мне сейчас же, ты письмо прочел? – Послушай, Варакута, какое тебе дело до этого письма?
– О, Господи! – заорал наш гипертолстяк, – я тебя ведь русским языком спрашиваю, ты уже успел его прочитать?
– Нет еще, не успел, – ответил я, – вот сейчас как раз держу его в руке. Но почему ты орешь, ты что, спокойно объяс…
– Уфффф!.. Благодари же Бога!!
– А что такое?
– В общем, так: если тебе не надоело жить, сейчас же припрячь это письмо куда-нибудь подальше.
– То есть?
