Читать онлайн Андрей Грязнов - Порог Кассандры

Имя – это клеймо, полученное в тот миг, когда душа ещё кричит от боли рождения.

Подслушано в монастыре

Колокол ржавел, как всё к чему она прикасалась.

Анна наклонилась ближе, заслоняя огонь свечи от сквозняка, и вгляделась в металл. Тусклый, шероховатый, обманчивый. Лица в отражении было не видно, только намёк. Ад не отражается. Он смотрит изнутри. Пальцы скользнули по бронзе. Холод. Тишина. И в ней – имя. Тяжёлое, как отголосок забытой молитвы.

Мегера.

Так прошептала мать при родах. Уверенно, без дрожи.

Отец промолчал.

Почему не София? Не Агата? Не имя-цветок, а имя-приговор. Позже она стала Анной. Но имя не переписывается. Оно прожигает ткань судьбы.

А может, с него всё и началось?

Она глубоко вздохнула. Почти бесшумно.

Анна знала, как никто другой – Мегера не та, кого боишься в детстве. А та, кем становишься, когда страх покидает тебя окончательно. Она не приходит с громом. Она появляется в тишине. Когда в обычной квартире срывается женский голос. Когда в руке дрожит телефон. Когда ты говоришь себе: «Это был просто срыв».

Она уже рядом.

Сегодня у неё не змея в волосах, а строгий пучок. Пальто сидит безупречно. Ногти – цвета засохшей крови. Она пахнет кожей, табаком и тем, что напоминает: ты перед кем-то очень виноват. Она появляется там, где ярость долго прятали под улыбкой. Где долг придавал достоинству привкус ржавчины. Где шептали: «Потерпим».

Мегера – не терпит.

В её взгляде холодная сталь. Не беспощадность, а древнее материнское право, которое не спрашивает разрешения. Справедливость по ту сторону морали.

Если ты предал родную кровь, ты услышишь, как её каблуки цокают в ночной тишине твоей лестничной клетки. Она не убивает. Она напоминает. Тихо. Вежливо. Но каждое её слово – как шов без наркоза. Через неё говорит сама Земля. Не суд. Не закон. А память, которую не отменить, кровь отцов и вина детей. И радуйся, если она заглянет к тебе просто предупредить. А не взыскать.

Колокол молчал.

Он не звал к Утрене.

Он стерёг тьму.

Анна откинулась спиной к холодной кладке и позволила воспоминаниям забрать себя.

Каждый суд начинается с паузы.

Но за этим молчанием – голос,

который ещё не решился звучать.

И если ты слышишь его – ты уже не зритель.

Женщина в чёрном

То утро ничем не отличалось от множества других.

Анна – немного за тридцать, адвокат – проснулась в новой квартире на Ленинском, выпила крепкий кофе и подошла к окну. За стеклом текла река машин. Город вдыхал людей – как усталый организм вдыхает свежий воздух, чтобы к вечеру – выдохнуть обратно: обессиленных и опустошённых.

Она стояла с чашкой в руке, когда вдруг… ей показалось, что по тротуару напротив идёт та самая Женщина в чёрном.

Та, что в последнее время приходила не только в снах, но и в переходах метро, в зеркальных витринах, даже в мелькнувших отражениях лифтовых дверей. Всегда чуть в стороне. Всегда в черном пальто. С кожаной сумкой, закинутой через плечо. С лицом, которое никогда не поворачивалось полностью – но Анна уже знала черты.

Женщина не оглянулась. Просто прошла мимо. Как сигнал. Как повтор. Как приглашение вспомнить.

Анна невольно сжала пальцы на чашке.

– Галлюцинация. Недосып. Придумала, – сказала она себе. И тут же поняла: не верит. Она знала, что это не просто усталость. Это было напоминание.

День пролетел быстро. Офис. Фитнес.

Вечером – театр на окраине по личному приглашению режиссёра Штифмана.

Развод с молодой женой – тихий, без сцены. Вдох, выдох и крестное знамение в спину уходящей. Уже бывшей. Он не умел благодарить словами. Благодарил спектаклями.

Где-то между делами – короткая видеосвязь со следственным изолятором.

Её клиент – парень, лет двадцати. Звать – Павел.

Убил мать.

Не самое желанное дело. Но Марков, председатель коллегии, попросил взять – она согласилась. Сказала «да» почти автоматически.

Она едва его слушала.

Павел говорил спокойно, внятно. Голос молодой, глаза васильковые. Пальцы – как у пианиста. И в этих пальцах совсем недавно был нож. Недолго. Но достаточно, чтобы пролить кровь матери. Не символическую. Настоящую.

Анна не задавала вопросы.

Просто слушала.

Он сидел прямо, по-военному. Слишком молодой, чтобы быть убийцей матери. Слишком ясный, чтобы быть чудовищем.

Он поднял глаза.

– Я не хотел. Я не знал, что всё так произойдет.

Я пришёл с кладбища позже родителей. Мама стояла на кухне у плиты. Молча. Отец был в форме, пил чай. Увидев меня сказал: «Твоя сестра – герой. Исполнила долг. Твоя очередь».

Мама побледнела. Она была против того, чтобы сестра ушла добровольцем. И тогда – возник нож. Из ниоткуда. Буд-то не она. Не мать Кто-то другой.

Его голос стал глухим, как будто из глубины.

– Я видел, как папа упал. Кровь по всему полу. Багровая по белому. Как в кино. Только это была не война. Не фронт. Кухня. Дом. Место, где мы с сестрой ели кукурузные хлопья с молоком.

Анна не делала записей. Она просто была.

– Я поднял нож. Он был тёплый. Я не думал.

Голос внутри сказал: «Бей».

И я – ударил.

Она спросила, почти шёпотом:

– Слышала ты хочешь подписать контракт? Тебя заставляют?

Он посмотрел прямо. Без мигания. Без защиты.

– Добровольно. Чтобы мстить. Чтобы понять, за что умерла сестра. И все они. Отец говорил – надо идти. Я сын. Я должен.

Анна едва слышно, с горечью:

– Но за отца… ты уже отомстил. Матери.

Он не услышал. Или не захотел.

– Сначала ушла сестра. Потом отец. Потом мама.

А потом – всё. Посыпалось.

– Надеешься найти ответ в чужой крови?

Он молчал.

Анна вздохнула, и закрыла сессию.

Прозвенел третий звонок.

Анна вернулась не в зал – в тело. На коленях программка: «ГОЛОСА ЭРИНИЙ». Трагедия в трёх актах. Она пробежала глазами аннотацию. Слова были как знаки. Как предчувствие:

Это не пересказ мифа по драме Эсхила. Это попытка услышать его заново. Что делать, если кровь уже пролилась, а закона ещё нет? Это история о тех, кто впервые осмелился сказать: «Закон – выше крови». И о том, что происходит потом.

Анна перечитала:

…происходит потом.

Что-то поднялось в ней снизу, через ноги. Какая-то волна. Не страх, не холод. Понимание, что Павел неслучайность и она не просто не зритель. Стук сердца стал чаще. Внешне она была спокойная. Три года на сцене не прошли даром. Театр научил держать лицо.

Она слушала. Голоса внутри себя. Внятные. Чужуе и близкие одновременно. Как дыхание за плечом:

– Ты могла и забыть, кто ты, Анна. Но мы, Эринии, – помним. Имя, которое тебе дала мать, не было случайным. Мегера – не роль, не маска. Это твоя суть. Ты носишь имя, как родимое пятно. Под кожей. Мегера не путает милость с правдой. Она смотрит на кровь – и не отводит глаз. Павел убил мать. Ты, как адвокат, невольно пытаешься оправдать его. Но, как Мегера, ты не должна видеть в нем человека. Он не преступник. Он просто груз на чаше весов возмездия. И в его истории ты – не адвокат. Ты та, кто слышит, знает и ведет за руку к возмездию, на эшафот приговора. К смерти или к безумию.

Ты – Мегера.

Занавес поднялся.

Тени исчезли. Голоса – умолкли. Полная тишина.

До первого слова трагедии.

Те, кто видят дальше других, умирают раньше своей вины.

Женщина в чёрном

Анна, взяла с колен программку. Впитывала текст быстро. Не глазами – внутренним зрением, слухом. Словно всматривалась в зеркало, где отражалось не только представление, но были слышны голоса. Откуда-то изнутри.

Сцена: Кассандра у входа во дворец. Сумерки. Камень ещё тёплый от солнца. Воздух – плотный, как перед бурей. Агамемнон – триумфатор ведёт Кассандру, как пленницу, пророчицу, трофей. Она останавливается на пороге. Он входит в дом.

Кассандра: (почти беззвучно):

– Порог дворца, где прячется проклятие.

Не дом здесь. Западня.

Крики в углах. В камине – чей-то шепот.

И стены дышат кровью.

Я здесь, как будущего тень.

Я – крови часть, что будет здесь пролита.

(смотрит на порог)

Переступлю порог и больше никогда не выйду.

Приют последний для себя найду.

Заколют здесь меня, как жертвенную тёлку.

(смотрит на Агамемнона)

– Меня привез с собой, как вещь, трофей, игрушку.

Но не твоя я…

Проклятию принадлежу с тех пор, как отказалась я от поцелуя бога.

Нам не спастись.

Переступив порог – умрешь…

Убьют тебя. Потом – меня.

Я правду говорю…

Агамемнон (в ответ):

– Безумна ты!

(Переступает порог. Идет в дом)

Кассандра: (Тихо):

– Иди… иди. Там ждут тебя давно.

С улыбкой встретит Клитеместра[1].

Произнесёт слова любви.

Полы намажет мёдом, а поверх пурпур.

Накроет вкусный стол.

Но в пальцах будет холод и под языком змея.

А в сердце имя дочери:

Ифигения.

(Пауза. Оглядывается по сторонам)

– Она не вспоминает. Помнит все.

Как ветер рвал ей волосы пред алтарём.

Как воины в доспехах промолчали.

И на жреца смотрели все.

Как он заносит нож.

Не жертва то была. Убийство…

(вздыхает, в глазах грусть)

– Меня она не хочет видеть при дворце.

Не потому, что я наложницей вдруг стала.

А потому что знаю. Вижу всё.

Произношу слова, которые она пытается забыть.

Но не забудет. Потому и не простит.

И всё произойдёт. Как я сказала.

Я… Кассандра.

А позже будут говорить: «Ведь знала всё! Предупреждала».

Потом забудут.

Правда неудобна всем.

Особенно сейчас.

Про нас.

(Пауза. Аплодисменты. Глухие, сдержанные. Как будто из другой эпохи.)

Анне стало душно. Не от жары – от чего-то иного. Как будто кто-то положил на грудь тяжёлый камень. И держал. Она откинулась в кресле. Понимала, что это всего лишь спектакль. Но ощущение было иным. Не она смотрела на сцену. Сцена – смотрела на неё.

«Не на такой спектакль я шла…» – подумала она. И сама не поняла, к кому обращена эта мысль. Она не любила античность, не особо помнила «Орестею» Эсхила, не интересовалась трагедиями. Ей хватало своих – в делах.

Но что-то в этой истории было не просто знакомо. Словно она уже слышала этот голос, монолог. В тишине. На границе сна. Или внутри адвокатских дел, о которых не хотелось вспоминать.

Хор со сцены:

– О дом, что царским был,

теперь ты – капище.

Темнеет злато от дыхания убийц.

Врата открыты, но не к свету —

к железу и проклятию.

И свет из окон не от солнца. Сияют – отблески мечей.

С добычей царь вошел,

а выйдет с приговором.

Там, где венчали, там и сгинет.

Там, где любили – там прольется кровь.

А кровь, пролитая во имя правды,

не отмывается водой времен.

(поворот к зрителю, голос оседает, становится личным)

Молчат пророки…

Слышим голос кары. С вопросом – кто виновен больше всех?

Кто был свободен и подвержен мести?

Или, кто знал, что обречён и ничего не сделал… кроме слов?

Вина, не кончится прощением.

И суд пройдёт не на земле, а в памяти людской.

Смотри и бойся, зритель.

В дом Атридов ты вошел.

И тоже слышишь стены.

И кровь… как она дышит.

Помни. Не свидетель ты… Участник.

И выбор за тобой…

На чьей ты стороне.

(тишина)

Когда хор запел, Анна вздрогнула. Хотя он проявился не громом – шёпотом. Но этот шёпот обжег её. Казалось, в зале стало слышно дыхание мёртвых.

Голоса были ниоткуда. И отовсюду.