Мэри позвала меня вперёд, сказала, что дальше, возможно, найдем хоть каплю пресной воды. Я кивнул, не зная, что творится у меня под кожей, слышал только пульсацию, видел, как Лиза растворяется в моём боку, становясь одной плотью с моими рёбрами. Дождь мог бы смыть эту реальность, но дождь давно перестал быть прозрачным. Мы шагнули дальше, надеясь, что жизнь ещё имеет смысл, хотя внутри меня зрело понимание: мы давно перешли черту. Когда-нибудь придёт миг, и зеркало поставит нас перед истиной. Но пока мы шли вперёд, оставляя за спиной всё меньше следов и всё больше призраков, которые становились частью меня, заполняли мою плоть, мои сны, моё молчание.
ГЛАВА 3: ТЕПЛО ЧУЖОЙ РУКИ
Я шёл, не зная, наступит ли день, когда моя память очистится. В груди гудело, как отголосок далёкого эха. Всё слилось в единую массу видений, в которой с трудом различались лица и голоса. Мы бродили вдоль серых высоток, где стены были изуродованы трещинами, а оконные проёмы зияли чёрными пустотами, напоминающими бездонные глазницы. Асфальт под ногами проваливался, казалось, мы пересекали старую рану, которая зияла давно, и каждый наш шаг лишь увеличивал трещину.
Мэри держала меня за запястье, её хватка казалась прочной, хотя пальцы были тонкими, немощными на вид. Я оборачивался к ней, встречал взгляд, который тлел под веками, как отблеск пепла в костре. Лицо сохранило черты, которые помнил из прошлой жизни, когда мы жили в доме с дешёвыми обоями и ставили детские кроватки у балкона, радуясь любому виду за окном. Сейчас её глаза смотрели без привычных эмоций, но в них угадывалась решимость. В тот миг я чувствовал тепло чужой руки, тепло, с которым нельзя было расставаться, потому что оно напоминало об остатках человечности.
Лиза цеплялась за нас двоих, висела на руке, её тело почти сливалось с моим боком, но она ещё сохраняла некий слабый контур детских черт. Я смотрел на неё и думал, что она заслуживает лучшего, чем идти по земле, покрытой битым стеклом и пропитанной химикатами, где любое живое существо либо мутирует, либо гибнет. Над нами нависала тяжёлая тишина. Ветер едва колебал ржавые цепи, свисающие с полуобвалившихся мостов. Вдалеке торчали каркасы башен, которые когда-то являлись жилищем тысяч людей, считавших себя бессмертными в собственной цивилизации. Всё кончилось внезапно, оставив после себя лишь нас, призраков в жалких оболочках.
Мы вышли к широкой магистрали, усеянной опрокинутыми грузовиками и легковыми машинами, спрессованными взрывами в корявые конструкции. На стене бывшего супермаркета сохранилась выцветшая надпись, проповедующая спасение и веру в неведомое будущее. Я посмотрел на эту надпись и понял, что вера давно покинула меня. Я вспомнил приказы, строгие требования выполнять всё, не рассуждая, не сомневаясь, не задавая вопросов, когда в окопе лежали умирающие, когда нам велели забирать пищу у тех, кто отдал бы её и без насилия, если бы только их попросить. Но война учит давить на гашетку, если тебе сказано давить. Я ни разу не возразил. Я повторял про себя, что защищаю семью, страну, народ. Я ошибался или осознанно закрывал глаза.
Мы остановились рядом с перекинутой балкой, которой когда-то скрепляли стены. Из-под обломков стекала дождевая жижа, напоминавшая ржавый маслянистый осадок. Мэри присела, набрала горсть жидкости в ладонь, поднесла ко рту, но не смогла сделать глоток. Вода была вязкой, обжигала горло запахом металлических примесей. Она откинула ладонь, как если бы в ней тлело что-то опасное. Я почувствовал её дрожь, не захотел признавать, что всё вокруг нас отравлено. Лиза сидела на корточках, смотрела в пустоту, шевелила губами и неслышно повторяла стишок. Её плечи срослись с моим предплечьем, и я ощущал её сердечный ритм, переходящий в мой. Наша совместная пульсация сбивала меня с толку.
