Катя вздохнула.
– Чёрт. Это и правда… спектакль. Только живой.
– И мы сыграем, – сказала Юля. – Без текста. По памяти. По боли.
– По любви, – добавила Ася.
– С матом, – кивнула Ольга.
Они встали в круг.
Без режиссёра.
Без костюма.
Без страховки.
Но с собой.
Театр был старый.
Не в плохом смысле. Скорее – с морщинами, как мудрое лицо: потертый бархат, запах пыли и времени, кресла, пережившие больше спектаклей, чем большинство отношений.
Они стояли за кулисами. В руках – текст. В голове – всё, кроме слов.
Катя поправляла рукав, будто от этого зависела дикция.
Юля гладила платье, как будто это платье – щит.
Ольга пила воду. С видом, как перед хирургией.
Ася смотрела в пустоту сцены и повторяла про себя: «Это не спектакль. Это – правда. Просто правда».
Зал был почти пуст. Несколько студентов, пара критиков, один неуверенный мужчина в очках, который пришёл «поддержать эксперимент».
Ася вышла первой. Микрофон скрипнул. Она вдохнула:
– Добрый вечер. Мы – не актрисы.
Мы – женщины. Которые больше не хотят молчать.
Мы просто расскажем. Без героизма. Без пафоса. Только – как есть.
И началось.
***
Катя говорила жёстко. Чётко.
Без интонации «понравиться».
– Меня зовут Катя.
Я умею выигрывать дела.
Но не умею проигрывать отношения.
Я не хочу быть «умной женщиной». Я хочу быть – счастливой.
Иногда – глупо. Иногда – нежно. Иногда – с ошибками.
Но – своей.
***
Юля говорила тихо.
Иногда – шептала.
Но каждая её пауза звучала громче слов.
– Мне сказали: «Ты слишком чувствительная».
Я носила это как проклятие.
Пока не поняла – это мой дар.
Я чувствую.
Боль. Радость. Страх. Надежду.
И это – не слабость. Это – я.
***
Ольга говорила громко. Грубо. И от этого – ещё честнее.
– У меня трое бывших. Два стресса. Один шокер.
Я не ищу принца.
Я просто хочу, чтобы меня не перебивали, когда я говорю «не хочу».
И да – я матерюсь. Потому что это – мой способ не плакать.
***
Ася завершала.
Её голос дрожал.
Но взгляд – был твёрдым.
– Я боюсь, что если замолчу – исчезну.
Поэтому пишу. Про женщин, которые боятся.
Про тех, кто возвращается. Про тех, кто остаётся.
Про тех, кто не идеален – но настоящий.
Если кто-то узнает себя – значит, мы всё сделали правильно.
***
В зале была тишина.
Не неловкая.
А настоящая.
Та, в которой каждое слово – осело.
Катя вышла вперёд.
Глянула в глаза публике.
И сказала:
– Если это провал – пусть он будет наш. Настоящий.
Потому что лучше провалиться собой, чем нравиться, притворяясь.
И зал – встал.
Медленно.
Без оваций.
Но с уважением.
С тишиной.
С пониманием.
***
Позже, на кухне
Юля уже закуталась в плед. Ольга пила пиво из бокала с надписью «Сильная. Саркстичная. Свободная».
Ася смотрела в экран – сообщения от театра с предложением «поставить это официально».
Катя листала фото: сцена, свет, лица. Настоящие.
– Девочки, – сказала она. – Мы сделали это.
– Мы вышли, – кивнула Юля.
– Мы выжили, – добавила Ольга.
А Ася прошептала:
– И мы остались собой.
Началось всё с выборов. Закончиться должно было оргазмом. А по дороге Юля успела потерять интерес и к тому, и к другому.
Кофейня на углу, где они сидели, была из тех, что стараются быть «винтажными» – облупленные рамы, вьющийся плющ, скрипучие стулья и музыка, которая звучала так, будто пластинка заканчивалась, но никто не решался её выключить. Сентябрьский ветер шептал о переменах, но без энтузиазма.
Юля сидела напротив мужчины, который напоминал ожившего героя из постмодернистской пьесы – Пётр. Высокий, в тёмно-синем пальто и очках с тонкой оправой. Волосы чуть в беспорядке, как у человека, который всю ночь размышлял над судьбой мира, а с утра просто забыл расчёску. Голос – мягкий, тягучий, с тем едва уловимым бархатом, который обычно бывает у актёров или лекторов по истории европейского символизма.
