Катя наклонилась вперёд.
– Но разве в этом и не суть искусства? Не быть гениальной – а быть уязвимой. Чтобы кто-то увидел – и сказал: «Чёрт. Это я. Это про меня. Спасибо, что сказала».
Ольга поставила чашку.
– Слушай, я врач. Если бы я боялась, что мои пациенты отвергнут меня за прямоту – я бы просто раздавала витаминку и говорила «всё наладится».
А я говорю: «Вам жопа. Но мы справимся».
И знаешь, они не бегут. Они благодарят.
Ася улыбнулась.
– Сравнение с гинекологией – это так… воодушевляюще.
Юля обняла её.
– Ася. То, что ты пишешь – уже сильно. А страх – это не враг. Это сигнал, что ты идёшь глубже. В настоящую ты.
– Я иногда думаю, – прошептала Ася, – что если я перестану быть «ироничной и лёгкой», то останется просто тревожная и усталая девочка. И кто её полюбит?
Катя мягко коснулась её плеча.
– Мы. Уже. Любим.
Потому что ты – не фасад. А голос. Нерв. Душа.
И если кто-то не захочет это видеть – пусть ищет комедию в TikTok.
Ольга встала.
– Предлагаю ритуал. Мы выпишем на бумажках, чего боимся – в себе. И сожжём. Символично. По-театральному. С драмой.
Юля схватила ручку.
– Я пишу: «Я боюсь быть скучной, когда не страдаю».
Катя: «Я боюсь хотеть кого-то, кто тоже меня захочет. Потому что тогда мне нечем будет оправдываться».
Ольга: «Я боюсь, что без цинизма я просто ранимая тётка с аллергией на жизнь».
Ася: «Я боюсь, что всё, что я пишу – это плач, замаскированный под пьесу».
Они сложили бумажки.
Зажгли свечу.
Подожгли – по очереди.
Пепел осел в чашке. Вместо вина.
И Ася сказала:
– Я всё равно напишу. Новую. Без щита. С нервом.
Юля подняла тост:
– За честность. Даже если она не идеальна.
Катя добавила:
– За пьесы, где мы не «про баб». А про человека.
Ольга закончила:
– И за то, что критика – это не приговор. Это костёр. Пусть горит. Мы – согреемся.
Кафе было тем же. Но они – другими.
Официантка всё так же зевала за стойкой, музыка звучала, как будто играла с прошлого раза, а плющ всё так же пытался проникнуть внутрь, будто хотел услышать, что там, у этих странных женщин, происходит.
Катя заказала американо. Юля – чай с чабрецом. Ольга потребовала «что-нибудь, что пахнет свободой или хотя бы неразбавленным виски». Ася просто сказала: «Принесите мне чашку настоящего. В любом виде».
– Помните, как мы здесь обсуждали Петра-философа? – усмехнулась Юля. – А я всерьёз тогда думала, что он и есть «мой уровень».
– А он оказался уровнем архетипической чуши, – вставила Ольга.
– А я тогда боялась, что если никого нет, значит, я не существую, – продолжила Юля. – А теперь понимаю – я есть. Даже когда тишина. Даже когда никто не пишет.
Катя кивнула.
– Я всю жизнь была «за» кого-то. За клиента. За подругу. За справедливость. А теперь я впервые думаю: «А за кого я сама в себе голосую?»
Ася смотрела в окно.
– А я всё время боялась быть скучной. Не яркой. Без «вау». А теперь хочу быть – настоящей. Даже если без света. Даже если с пятнами. Даже если уязвимой.
Ольга подняла бокал с коктейлем, который пах как «попробуй меня и станешь феминисткой».
– Я голосую за своё право быть трудной. Резкой. Молчащей. Нежной. Всё это я. И я не должна быть удобной, чтобы быть любимой.
Молчание. Приятное. Как платок на плечо. Как печенье, о котором забыли – но оно оказалось именно тем, чего не хватало.
Юля достала блокнот.
Открыла страницу.
И сказала:
– Знаете, если бы жизнь была бюллетенем, я бы не ставила галочку «за него» или «против неё».
