После завтрака - страница 23

Я тогда вот о чем подумал. Увидели госпожа Нур и господин Бурак, что мы держались за руки, или нет? Не стоит думать, конечно, что эта мысль меня так и преследовала с тех пор. Просто вспомнилось, потому что господин Бурак сейчас снова у нас гостит. Вот и всё.

Во сне я видела маму. Оказывается, она не умерла, а где-то пряталась. Скрывалась много лет от меня, от Фикрета, от нашего отца и в первую очередь от своей собственной матери. Она устала от напрасных усилий обратить на себя внимание Ширин Сака, завоевать ее любовь. Так и будет прятаться, пока та не умрет. «А потом вернешься, мама?» Мне и больно, и одновременно радостно. И тут я понимаю: сейчас, во сне, я ребенок. Мы с мамой в море. Она обнимает меня, я обхватываю ее руками и ногами, и мне становится так легко… Приходит память о том времени, когда я жила у нее в утробе, лежала в околоплодных водах и было мне тепло и надежно.

Я проснулась. Солнце поднялось уже высоко, и его лучи отвесно падали на мою кровать, плясали жаркий танец на ее латунном изголовье и ножках. Я уткнулась лицом в подушку. Мама умерла много лет назад. А я так и не привыкла, что ее нет. Готова поверить сну, тянусь за миражом. Вдруг она и в самом деле не умерла? И логичное подтверждение у меня есть: я ведь не видела ее мертвой. Фикрет видел. Он всем этим занимался, решал вопросы с похоронами, договаривался с имамом, муниципалитетом, администрацией кладбища. Я была далеко. Spring Break, весенние каникулы. И я еще была в хорошем положении по сравнению с отцом. Его рейс из Бангкока задержали. Еще чуть-чуть, и опоздал бы на похороны жены. Он был в так называемой командировке. Ха-ха! В командировке! Я уже в том возрасте ржала до потери пульса над этими его командировками на Дальний Восток. Он туда ездил бороться с кризисом среднего возраста – тусить с молодыми девчонками. Не сомневаюсь, что из Таиланда он привозил целую пригоршню венерических болезней. Разве можно в этом всемирном борделе что-нибудь не подцепить?

Когда я заговаривала с мамой о своих подозрениях, она пожимала плечами. «Нур, милая, если это так, то значит, ни я, ни мое мнение твоему отцу уже не интересны».

Развивать тему я стеснялась и не спрашивала: а тебе так не хочется, мама? Если отец с тобой не спит, то кто ласкает твою нежную, как персик, кожу, кто гладит твои длинные шелковистые волосы? Словно услышав мой вопрос, мама взмахивала рукой, развеивая дым от сигареты, зажатой между ее длинными тонкими пальцами. В затуманенных глазах – то ли печаль, то ли усталое безразличие. За несколько лет до того в другой руке у нее обязательно был бы округлый бокал с вином, но пить она бросила. Мы, словно сговорившись, делали вид, будто она никогда и не пила. Не начинала в полдень с красного вина, не вливала в себя бутылку за бутылкой до глубокой ночи. Поскольку мы о тех временах не говорили, то успели уже забыть о них. Стерли из памяти. И старались не обращать внимания на то, что она курит сигарету за сигаретой.

Отправляясь на весенние каникулы, я даже толком не обнялась с мамой. На спине у меня был огромный рюкзак, больше меня самой. Снимать его я поленилась. Снизу к рюкзаку была привязана палатка, с одного бока – спальный мешок, с другого – синий металлический чайник, кружка, фляжка. Чтобы надеть его, нужно было сесть. Я присела на диван в гостиной, мама набросила мне на плечи лямки. Вставая, я пошатнулась. На мамином лице появилась насмешливая улыбка. Но тут же ей стало меня жаль.