Биографы полагали, что Пушкину грозила ссылка в Сибирь, и, как уже утвердилось в пушкиноведении, лишь стараниями влиятельных друзей удалось заменить её отправкой на юг, с одной стороны, как будто бы и в ссылку, а с другой…
Словом, на самом деле Пушкина решено было перевести на юг по службе! И в документах значится:
«По высочайшему повелению коллежский секретарь Пушкин был направлен на Юг, под начало главного попечителя колонистов Южного края России генерал-лейтенанта И. Н. Инзова…»
Предыстория же такова…
Поэт Фёдор Николаевич Глинка (1786–1880), известный нашему читателю особенно мемуарами «Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием похода Россиян против Французов в 1805 и 1806 гг., а также Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год», поэтическим изданием «Опыты священной поэзии», а также «Духовными стихотворениями», в 1819 году получил назначение на должность правителя канцелярии при генерале от инфантерии Михаиле Андреевиче Милорадовиче, который с 1818 года являлся Санкт-Петербургским военным генерал-губернатором, управляющим и гражданской частью.
Фёдор Глинка вспоминал о событиях, связанных с расследованием пушкинских эпиграмм и других, по мнению властей, дерзостных стихов:
«Раз утром выхожу я из своей квартиры и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней мере, при встрече со мною) улыбка не играла на его лице, и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках. Пушкин заговорил первый.
– Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьсот рублей, прося дать ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял, да и сжёг все мои бумаги… Теперь, – продолжал Пушкин, немного озабоченный, – меня требуют к Милорадовичу! Я не знаю, как и что будет, и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами…
Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему:
– Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь, и без всякого опасения. Положитесь, безусловно, на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности.
Тут, ещё поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошёл к Милорадовичу.
Часа через три явился я к Милорадовичу, при котором состоял я по особым поручениям. Милорадович, лежавший на своём зелёном диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу:
– Знаешь, душа моя! У меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счёл более деликатным пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился очень спокоен, со светлым лицом, и когда я спросил о бумагах, он отвечал: “Граф! Все мои стихи сожжены! – у меня ничего не найдёте в квартире, но если вам угодно, всё найдётся здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги; я напишу всё, что когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного) с отметкою, что моё и что разошлось под моим именем”. Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал… и написал целую тетрадь… Вот она (указывает на стол у окна), полюбуйтесь! Завтра я отвезу её государю. А знаешь ли? Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою обхождения».
