О восторженном восклицании Милорадовича историк и литературовед Пётр Иванович Бартенев выразился так:
«Уже тогда было что-то магическое в слове Пушкин. Через шесть лет с подобным же восклицанием обратился император Николай Павлович к гр. Д. Н. Блудову: “Знаешь ли, кто был у меня сей час? – Пушкин!”
На другой день, – продолжил в мемуарах Фёдор Глинка, – я пришёл к Милорадовичу поранее. Он возвратился от Государя, и первым словом его было:
– Ну, вот дело Пушкина и решено!
И продолжал:
– Я подал Государю тетрадь и сказал: “Здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, Государь, лучше этого не читать”.
Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и, наконец, спросил:
– А что же ты сделал с автором?
– Я? Я объявил ему от имени Вашего Величества прощение!
Тут мне показалось, что Государь слегка нахмурился. Помолчав немного, он с живостью сказал:
– Не рано ли?
Потом, ещё подумав, прибавил:
– Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!
Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах) бросился к Оленину. Карамзин, как говорили, обратился к Государыне (Марии Федоровне), а Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнялось буквально по решению».
Таков рассказ человека, непосредственно причастного к отправке Пушкина в командировку, услышавшего о решении государя от Милорадовича, то есть из первых уст.
Современные биографы Пушкина убедительно доказали, что направление Пушкина в Кишинёв не было ссылкой, а являлось назначением на службу по линии Коллегии иностранных дел. А сотрудники этой коллегии занимались не в последнюю очередь внешней разведкой.
Просто в известный период нашей истории, когда охаивалось всё, что касалось самодержавия, иные историки из кожи лезли вон, чтобы придумать любые факты, порочащие царскую власть и самих государей. Тем более, в данном случае обвинить царя в жестокости к Пушкину было легко, ввиду не слишком открытых целей командировки. Обставили всё так, что посылают не в ссылку, а в командировку, на что указывает приведённая далее фраза: «С соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!»
После истории с «запрещёнными стихами» произошли некоторые изменения в характере поведения Пушкина. Русский литературный критик, историк литературы и мемуарист Павел Васильевич Анненков отметил:
«П. А. Катенин (Павел Александрович Катенин (1792–1853 – русский поэт, драматург, литературный критик, переводчик, театральный деятель) заметил в эту эпоху (1819 г.) характерную черту Пушкина, сохранившуюся и впоследствии: осторожность в обхождении с людьми, мнение которых уважал, ловкий обход спорных вопросов, если они поставлялись слишком решительно». Фаддей Булгарин писал о Пушкине: «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе».
Что ж, отчасти сбывалось пожелание поэта Константина Батюшкова, высказанное в письме в А. И. Тургеневу:
«Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою… Как ни велик талант “Сверчка”, он его промотает, если… Но да спасут его музы и молитвы наши!»
